Разумеется, к Виссариону я не пошла; поторопившись
отделаться от Машки с ее мужем, я направилась в ближайший бар. Бармен, завидев
меня, скроил недовольную мину, за эти дни я успела ему порядком надоесть.
– Ты долго будешь дурака валять? – спросил он.
– Да пошел ты… – ответила я.
– Чего на тебя нашло, скажи на милость? Горе какое?
– «Скажи на милость», – передразнила я. –
Какое тебе дело до моего горя?
– Мне никакого, только все это добром не кончится.
– Вот это правильно, – согласилась я и, уставясь в
рюмку, вдруг подумала: а где мой нежный друг Ник? И почему я сижу в баре, хотя
должна быть уже давно в другом месте, и не сидеть, а лежать? Но размышлять об
этом не хотелось, вообще ничего не хотелось. Я злилась на Машку и злилась на
себя, надо было ехать к ней в Питер, быть рядом, не дать сюда вернуться. Вряд
ли бы она меня послушала, раз ее обожаемого Антона не отпустили с работы.
Вспомнив о нем, я фыркнула. Бедолага, похоже, искренне переживал за меня, и
только что не плакал, глядя на мою пьяную физиономию.
Вечером выяснилось, что Тони не оставил идеи меня спасти,
потому что появился вновь, на этот раз в компании Рахманова, призвав того на
помощь для большей убедительности. Я лежала на полу в подсобке, постелив одеяло
и свернувшись калачиком. Виссарион был тут же, сидел на табуретке и читал вслух
Соловьева. С чего он взял, что Соловьев благотворно скажется на моей душе, поди
разберись, но читал с выражением, положив книгу на колени. В кафе управлялась
Наталья, но она то и дело заглядывала к нам, как будто ждала некоего события и
боялась его пропустить.
– «Если человек, как явление, есть временный преходящий
факт, то, как сущность, он необходимо вечен», – произнес Виссарион, дверь
хлопнула, и я услышала голос Рахманова.
– Вот, полюбуйся, – возмущенно предложил он
кому-то.
Я повернула голову и рядом с ним увидела Тони, тот, по
обыкновению, прилип к стене. Иногда я думала, что он всерьез опасается за
надежность стен, оттого с такой старательностью их и подпирает, чтобы они, не
дай бог, не рухнули кому-нибудь на голову, и в этом видит свою миссию.
– И ты еще пытался уговорить меня, – возвысил
голос Рахманов. – Только идиот доверит ей ребенка. Посмотри на нее…
Думаешь, это в первый раз? Ничего подобного. Ты и представить не можешь, на что
она способна. Эти ее выкрутасы… Да мне памятник давно положен за то, что я все
это терплю.
Он так увлекся, что забыл про друга, обращаясь к невидимой
аудитории, жесты его были плавными и выверенными, а голос то вздымался ввысь,
то вдруг становился доверительно-печальным, плыл в маленькой подсобке, и я
уплывала вместе с ним. Рахманов сделал паузу, чтобы передохнуть, а я захлопала
в ладоши.
– Отличная речь, – сказала уважительно. – А
теперь катитесь отсюда. Я без вас не скучала.
– Нет, ты полюбуйся, – едва не подпрыгнув, вновь
обратился Рахманов к Антону. – Полный идиотизм. Эта сумасшедшая лежит на
полу, а он ей книжки читает. Сказки Андерсена, я полагаю, на ночь, так сказать,
для сладких снов. Встань немедленно! – заорал он на меня, но тут вмешался
дотоле молчавший Виссарион, закрыл томик, снял очки и невозмутимо произнес:
– Молодой человек, оставьте девушку в покое. Читаем мы
не сказки, а философа Соловьева, впрочем, фамилия вам вряд ли что скажет.
– О, – ткнул в него пальцем Рахманов, вроде бы
обрадовавшись. – Ты слышал? Философ, Соловьев…
– Олег, – позвал Тони. – Ты бы лучше спросил,
по какой причине она…
– А нет никакой причины, – хлопнув себя по ляжкам,
перебил его Олег. – Это у нас стиль жизни такой. Мы то пьянствуем, то
философов читаем, еще очень любим подбирать в кабаках кого попало, какую-нибудь
пьяную скотину, а потом являться и требовать вернуть ребенка. Ты мне не верил…
я знаю, не верил, а я все это наблюдаю не первый год. Вставай! – опять
заорал он, точно взвод поднимал в атаку, подхватил меня под мышки и поволок к
зеркалу. – Полюбуйся, на кого ты похожа.
В зеркале отразилось дикого вида существо с красными глазами
и опухшей физиономией.
– Ух ты, – буркнула я, отводя взгляд.
– Нет, ты смотри, смотри! – Рахманов схватил меня
за шиворот, как нашкодившего кота за шкирку, я перехватила его руку и попросила
вежливо:
– Не увлекайся.
Это подействовало, он попятился, хмуро глядя на меня, но рот
закрыл.
– Завтра суббота, – сказал Антон, как будто для
меня это имело какое-то значение. – Олег обещал, что вы сможете увидеться
с сыном, если захотите.
– Я мог бы поехать с вами, – добавил он, опять
отводя взгляд. Рахманов кивнул и, не удержавшись, добавил:
– Надеюсь, ты не явишься в таком вот виде? – И горестно
заключил: – Господи, где были мои глаза?
– Интермедию «Евреи у Стены Плача» предлагаю считать
исполненной мастерски. – кивнула я.
– Ты слышал? – возмутился Рахманов. – С ней
же невозможно разговаривать.
– Давай в самом деле прекратим все это, – отлипая
от стены, заметил Антон, наверное, решив, что она и без его помощи постоит еще
некоторое время. – Юля, я отвезу вас домой.
Рахманов посмотрел на меня, на своего друга и, пытаясь
скрыть недовольство, направился к двери. Уверена, он был не против еще немного
поораторствовать, но публика на этот раз оказалась неблагодарной.
Возле кафе стояла машина Рахманова, других рядом не было,
наверное, Тони приехал вместе с ним. Олег чуть замешкался, не зная, что делать.
– Ты поезжай, – сказал ему Антон и пожал руку на
прощание. – Мы возьмем такси.
Тот нахмурился, подозревая, что в глазах друга выглядит
недостаточно благородно, но в машину сел и отчалил, а Тони повернулся ко мне:
– Не возражаете, если мы немного пройдемся?
Меньше всего на свете мне хотелось вести с ним задушевные
беседы, но я покорно кивнула, и мы поплелись в направлении моего дома. Я-то
думала, что он заговорит, как только мы сделаем первые шаги, но он молчал. Шел
рядом очень медленно, приноравливаясь к моему шаркающему шагу, и что-то
разглядывал у себя под ногами.
– Вы что, так и будете молчать? – не выдержала я.
Он остановился, повернулся ко мне, и в свете уличного фонаря
я увидела его: большого, сильного, с открытым лицом, сейчас очень молодым.
– Вы ведь не хотите говорить, – вздохнул он.
