Он поспешно скрылся, но не за входной дверью, как я
рассчитывала, а на кухне. Спиртного там не было, о чем я знала доподлинно,
оттого он пробыл на кухне крайне незначительное время. Увидев, что он
возвращается, я надвинула подушку на голову. Рахманов схватил ее и отшвырнул в
сторону. Я послала его к черту, и мы принялись отчаянно скандалить. Закончилось
это нелепое действо вполне предсказуемо. Вместо того чтобы гордо удалиться, он
в разгар словесной баталии запечатлел на моих губах страстный поцелуй, затем
поцелуи последовали непрерывной чередой, и мы очутились в моей постели.
Примерно через час Рахманов сладким голосом, в котором, однако, звучала легкая
грусть, сообщил, что страшно тосковал. Я заверила его в том же, думая при этом:
стань Ник свидетелем данной сцены, хохотал бы в голос. Я сама едва сдерживала
смех, так нелепо все это было. Потом Рахманов вспомнил о важной встрече и
спешно покинул меня, поцеловав на прощание. Его вполне устроило шаткое
перемирие, меня тоже.
Дни шли за днями, а в моей жизни ничего не менялось. Ник
искал документы, изводил меня придирками и поглядывал настороженно, должно
быть, подозревая в коварстве, Рахманов появлялся раза два в неделю, тщательно
избегая упоминания о недавних событиях и стойко игнорируя мои просьбы увидеться
с сыном. Мы возобновили былую привычку ужинать в каком-нибудь ресторане в
компании Антона и Машки. Иногда мне всерьез казалось: не было в моей жизни ни
Дена, ни Павла, ни бумаг, что хранились где-то у Виссариона.
Мой недавний азарт постепенно сходил на нет, и я с тоской
думала, что ожидание может длиться еще очень долго, пока… пока что? Пока судьба
не пошлет человека, которому я смогу довериться. Надежд на это оставалось все
меньше, но однажды дождливым скучным вечером в приступе отчаяния я вдруг
оказалась в книжном магазине.
Если честно, завернула я туда по чистой случайности. Я
возвращалась от Машки, и мысль о том, что мне предстоит часа два пробыть дома,
ожидая, когда я смогу отправиться к Виссариону, повергала меня в уныние, и,
завидев ярко освещенный магазин, я решила, что это лучшее место, которое может
предложить мне судьба в настоящий момент. Приткнув машину в переулке и подняв
ворот куртки, чтобы потоки воды не устремились за шиворот, я бросилась к
стеклянным дверям.
Магазин был двухэтажным, слева, там, где размещалось уютное
кафе, столпились люди, женский голос с интонацией ярмарочного зазывалы громко
вещал:
– Сегодня в нашем магазине состоится встреча с
известной журналисткой Еленой Кузьминской, она представит читателям свою новую
книгу «У последней черты».
Не могу сказать, будто я испытала что-то вроде предчувствия,
и мысль о том, что судьба посылает нужного человека, в тот момент меня точно не
посетила, но стало интересно, потому что фамилия была мне знакома, ее довольно
часто упоминали по телевидению. Репортажи Кузьминской резко отличались от
радужных картинок, которые вызывали у меня приступы сарказма, и я
присоединилась к толпе человек в двадцать, которые с серьезным видом замерли
перед столом, за которым с микрофоном в руке стояла женщина лет тридцати пяти.
Я никогда раньше ее не видела и в тот момент очень удивилась. Передо мной была
красивая женщина с огромными синими глазами, элегантная, с низким, хорошо
поставленным голосом, что начисто сводило на нет мои представления о
журналисте, пребывающем в стойкой оппозиции к любой власти. Конечно, я не
думала, что это непременно должна быть здоровенная бабища с прокуренным
голосом, но той, что сейчас здоровалась с аудиторией, скорее бы подошел
Букингемский дворец и звание первой леди, так выверено аристократичны были ее
движения, так отточен слог и до мелочей продуман наряд.
Ее выступление заняло минут пятнадцать, потом еще полчаса ей
задавали вопросы, на которые она отвечала спокойно и уверенно. Затем народ с
книгами в руках потянулся за автографами. Я купила книгу и, дождавшись, когда
люди начнут расходиться, тоже подошла к столу. Мне очень хотелось ее спросить,
и я спросила:
– Вы серьезно верите в справедливость?
Она подписывала книгу, рука ее замерла, и она на меня
внимательно посмотрела, точно прицениваясь, а я с сожалением подумала, как
нелепо прозвучал мой вопрос.
– А вы не верите? – спросила она спокойно. –
Почему?
Я пожала плечами.
– Наверное, мое понимание справедливости расходится с
общепринятым.
– Ерунда, – покачала она головой. – Человек
либо верит, либо ему просто плевать.
– Наверное, – не стала я спорить и поспешила уйти.
Но по дороге к Виссариону размышляла, как бы она оценила мой
недавний поступок, когда я стреляла в Дена? Как восстановление справедливости
или месть, отдающую дешевой мелодрамой? В общем-то, я знала ответ, она бы
наверняка сказала, что, стреляя в человека, даже в такого мерзавца, я лишь
увеличиваю зло в этом мире, и, конечно, была бы права. Нельзя скатываться к
банальному убийству, надо бороться со злом в рамках закона. А если закон на
стороне таких, как Долгих, окруживших себя адвокатами, которые стоят на страже
его интересов несокрушимой стеной, и их мнение о законности сводится к фразе
«закон что дышло…»? Вот здесь и начинается самое интересное… Я мысленно
приводила свои доводы, чувствуя их хрупкость, ненадежность, потому что была
согласна с ней: в справедливость либо верят, либо просто плюют на нее.
Виссарион, заметив книгу у меня под мышкой, слегка удивился,
может, решил, что и я начала тяготеть к коллективному чтению. Полистав ее, он
неожиданно увлекся и, пока я выполняла свои прямые обязанности, то есть
извлекала из старенького рояля сентиментальные звуки, удалился в подсобку,
чтобы не отвлекаться от чтения. Во втором часу ночи я и обнаружила его там,
освоившим томик более чем наполовину.
– Умная женщина. – изрек он, глядя на меня со
значением.
Я пожала плечами и отправилась домой, оставив ему книгу.
Вечером следующего дня он ее вернул, все с той же значительностью во взоре
заявив:
– Дельные вещи пишет. И неплохо разбирается в том, что
происходит. Такому человеку я бы, пожалуй, доверился.
