— Твоя тачка? — кивнул он на мою машину.
— Моя.
— Жуткая развалюха. Твои хозяева скупердяи или ты
деньги жалеешь?
— Скупердяи.
— Не повезло. Ладно, поехали. Давай ключи, я за руль
сяду.
Он устроился на водительском кресле, огляделся, покачал
головой.
— Давненько я на таких не ездил.
— Ну, вот, выдался случай.
— Да, — нахмурился он. — Выдался.
Мы тронулись с места. Он не спросил, где я живу, а я ничего
не сказала. Мы проехали по проспекту, потом свернули к мосту и по бульварам
направились к центру города. Павел молчал, сосредоточенно о чем-то размышляя,
глубокая складка легла между бровей. Казалось, он забыл обо мне, а может,
наоборот, как раз обо мне и думал. Вряд ли поверил хоть одному слову и гадал,
почему Ник вновь решил взяться за него. И еще, наверное, думал, что если
запастись терпением, то я в конце концов проговорюсь и он узнает то, что его
так интересует.
Он положил руку мне на колено, а я вздрогнула, незаметно
отстраняясь. Он почувствовал сопротивление, но, притормозив у тротуара, обнял
меня и поцеловал, потом, откинувшись на спинку сиденья, спросил:
— Ты ведь этого хотела?
— Да, — кивнула я и заставила себя улыбнуться,
понимая, какая жалкая, некрасивая у меня сейчас улыбка.
Наверное, он был уверен, что никогда не встретится со мной,
и это его не огорчало, а теперь перед ним сидела женщина, которая изо всех сил
пыталась вернуть его к прошлому, сыграть на его чувствах, чтобы выслужиться
перед своими хозяевами, и делала это очень неумело, как старая проститутка,
которая разыгрывает перед юнцом роль порядочной женщины. Отвращение, обида,
даже желание отчетливо читались на его лице, пока он сидел вот так, ни разу
больше не взглянув на меня и чувствуя мой взгляд — беспомощный и жалкий.
— Где ты живешь? — недовольно спросил он. Я
ответила, ощущая звенящую пустоту в душе. Теперь не было даже страха перед его
неминуемым уходом, я просто отупела от бессилия и мысленно махнула на все
рукой.
Он остановил машину возле моего подъезда и, не сказав ни
слова, поднялся со мной в квартиру. Все, что последовало дальше, было
чудовищной пыткой, невыносимее и ужаснее того, что мне уже пришлось испытать. Я
чувствовала себя вывалянной в грязи, я чувствовала эту грязь физически, так что
хотелось содрать ее с себя вместе с кожей. Я знала, что не способна вызвать у
него даже чувство жалости, и вызывала отвращение в самом желании. Пытка
казалась тем ужаснее, что источником ее был не мерзавец Ник, не осточертевший
мне Рахманов, а человек, которого я любила когда-то. Хуже того — любила и
сейчас.
Я смотрела на него, едва сдерживаясь, чтобы не кричать от
боли, гладила его лицо, надеясь обнаружить хотя бы тень чувства, и с ужасом
понимала, что ничего не значу для него. И моя нелепая любовь, и мое отчаяние
были так сильны, что я не видела выхода для себя и теперь нашла бы, наверное,
извращенное удовольствие в предательстве Павла, окажись он и в самом деле
человеком Ника.
А он как будто вымещал на мне свое разочарование. Его
раздражало, что я не даю себе труда играть нужную роль, оставаясь покорной и
жалкой. Наверное, он бы предпочел сильного врага, с которым стоит бороться.
* * *
Да, наше свидание было полно безнадежности и горя, но я была
согласна и на такое. Сейчас я бы согласилась на что угодно, лишь бы быть рядом
с ним. «Если я и это переживу, — с невеселой усмешкой подумала я, —
значит, человеческого во мне совсем не осталось».
Однако ему быстро надоело играть в былую любовь. Павел
взглянул на часы и поднялся.
— Мне пора, котик, — сказал он, и от того, что он
назвал меня этим чужим и таким пошлым в его устах словом, мне стало так
тоскливо, что мои душевные страдания дошли до спасительного отупения чувств, я
просто фиксировала те или иные слова, не пытаясь их осмыслить. Они скользили по
поверхности сознания и казались даже забавными.
Я сварила кофе, ожидая, пока Павел примет душ и оденется, и
с улыбкой пристроилась рядом с ним в кресле. Он сделал пару глотков, но видно
было, что ему не терпится уйти.
— Ну, что ж… — Взгляд его натолкнулся на мое лицо, и он
вдруг удивленно замер. — Эй, с тобой все в порядке? — спросил он.
— Да, — пожала я плечами. — А в чем дело?
— Так.., ерунда. А знаешь, у тебя очень неприятный
взгляд. Твоему Нику надо крепко подумать, стоит ли подставлять тебе спину.
— Непременно передам ему твои слова, — кивнула я.
— Лучше не стоит, не хочу, чтобы у тебя были
неприятности.
— Почему ты не спросишь, с какой стати я с ним? —
зачем-то спросила я.
Он засмеялся.
— А мне неинтересно. Хочешь поведать свою историю?
— Обойдусь.
— Слава богу, времени у меня совсем нет, а не выслушать
было бы невежливо. Спасибо за кофе. И за все остальное.
Я проводила его до двери.
— Я позвоню, — поспешно сказал он, а я знала, что
не позвонит.
— Звони, если будет время и желание, — ответила
весело.
Он поцеловал меня и ушел.
Я отправилась в ванную, посмотрела в зеркало, усмехнулась
своему отражению и постучала по нему, как стучат в окно.
— Это очень глупо, моя милая, — сказала
громко. — Прав был Вадим Георгиевич. Надо знать свое место. А твое место
где? Знаешь, конечно, знаешь. Так что перестань валять дурака, святые чувства
не для нас, грешных.
Я торопливо отвернулась от своего отражения и запела песню
кубинских партизан, воодушевляясь все больше и больше, и под конец уже так
орала, что соседи, не будь они приучены к моим выкрутасам, принялись бы стучать
по батарее. Я маршировала по комнате, высоко вскидывая ноги, повторяя один
куплет в восьмой или девятый раз, и чувствовала, как боль уходит. А потом долго
сидела у окна, наблюдая за возней ребятишек во дворе. Собралась и пошла к
Виссариону.
— Что это у тебя такой вид, точно на тебе черти воду
возили? — спросил он, с недоумением приглядываясь ко мне.
— Черти — предрассудок.
— Ну, не скажи. Иногда я их вижу так же ясно, как ты
мою старую рожу.
— Ну, так это после литра водки. Я, бывает, тогда не
только их вижу, но и вполне дружески с ними беседую. Ведут себя прилично, не
гадят, матом не ругаются…
— Где ж ты таких чертей встречала? — усмехнулся
Виссарион.
