— Мы видимся всего в третий раз, а у меня такое
чувство, что вы давно, всю жизнь, стоите у меня за спиной и пялитесь в затылок.
Ненавижу, когда стоят за спиной. Но сейчас я не испытываю к вам ненависти, и
это меня пугает.
— Вы невозможная женщина, — засмеялся он. —
Вы всегда говорите правду, что для мужчин является тяжелым испытанием, но это
лишь подтверждает мои слова.
— Вы так хорошо меня знаете? А даром предвидения
случайно не обладаете? — усмехнулась я. — Может быть, скажете, что я
буду делать теперь?
— Для этого не надо быть прорицателем, —
усмехнулся он. — Вы будете метаться в поисках сильного покровителя, ведь с
Олегом вы, кажется, порвали, да он для вас и ненадежен.
— Хотите предложить свою кандидатуру?
— Кандидатуры предлагают на выборах. Вы красивы. Даже
очень красивы. Но не придавайте своей внешности слишком большое значение. Можно
проиграть. — Последние слова он произнес сухо, без насмешки или
неудовольствия, а я поморщилась, как от боли, потому что услышала за ними
другие, не раз сказанные самой себе.
— Я знаю свое место, — спокойно ответила я. —
У меня были хорошие учителя.
— Жаль, что вы думаете именно так, — покачал он
головой. — Человек должен почувствовать свою позицию, уяснить себе суть
окружающего, только тогда он сможет заставить жизнь работать на себя, и чем
жестче она с ним обойдется, тем больше у него шансов на выживание, при условии,
что у человека есть силы для борьбы. А у вас они есть. Я к вам испытываю
симпатию и искренне хотел бы помочь.
— Спасибо. Вы мне уже помогли однажды.
— В сущности, я облегчил вам выбор.
— Выбор не предлагают, загоняя в угол.
— В вас говорит преклонение перед затасканными понятиями:
справедливость, честность и прочее. Превосходство сильных людей перед слюнтяями
не в том, что сильный человек способен выстрелить в безоружного, а слюнтяй на
его месте непременно начнет раздумывать, а в том, что в нужный момент у меня в
руках всегда будет оружие, а у слюнтяя — нет.
— Ясно. Вы создали целую философию убийства. Зачем? Или
все-таки и в вас есть сомнение?
Он снова как-то странно посмотрел на меня. Взгляд был
скользящий, неприятный.
— Вы все еще не поняли, что выросли из своих старых принципов, —
ответил наконец он. — Вы цепляетесь за них по привычке, боясь сознаться
самой себе, как далеко ушли от них. Это как любимая игрушка, когда уже стал
взрослым, испытываешь к ней нежность, хотя она давно не нужна.
— Да пошли вы со своей философией… — хмыкнула я. —
Все проще: сначала я мучилась страхом, теперь стыдом, вот и все. Страх за
собственную шкуру иногда заводит слишком далеко.
— У вас мания преследования, — удивился Долгих и
при этом выглядел совершенно искренне. — А вот и Саша, — добавил он,
его водитель как раз закончил возиться с моей машиной.
Я поняла, что разговор окончен, но вместо облегчения ощутила
чудовищную пустоту.
— Спасибо, — сказала я, распахивая дверь.
— До свидания, — любезно ответил он, и наши
взгляды опять столкнулись и держали друг друга, как будто чего-то выжидая.
Потом Долгих улыбнулся и сказал:
— Было приятно поболтать с вами.
Через две минуты его машина скрылась за поворотом, а я еще
некоторое время топталась рядом со своей — без мыслей, в каком-то странном
томлении, словно что-то потеряла. Машина работала, и ее ровное урчание
успокаивало. Я села, положила руки на руль и задумалась, снова и снова
возвращаясь к недавнему разговору. На какое-то мгновение пришло ощущение
досады: зачем я все это говорила? А вслед за тем я почувствовала ярость —
захотелось сделать что-то, лишенное смысла, что-то смелое, безумное. Но это
скоро прошло. И я вновь почувствовала досаду и раскаяние, а еще злость. Какого
черта меня вообще занесло на эту улицу?
* * *
Через две недели Машка с Антоном расписались. На церемонии
присутствовало всего несколько человек: я — свидетель невесты, Рахманов —
свидетель жениха, и еще двое мужчин — старые приятели Антона, которые
чувствовали себя немного неловко, может, из-за дефицита женского общества.
Рахманов поставил свою подпись и, сославшись на дела, удалился, а мы впятером
отправились в ресторан, который так любил Тони. Выпили, мужчины понемногу
воодушевились и принялись ухаживать за мной наперегонки. Антон пил мало, ел и
того меньше, держал Машку за руку и улыбался. Она вроде бы казалась совершенно
счастливой, периодически начинала вдруг хохотать, что-то рассказывать, но глаза
ее по-прежнему были тусклыми, и улыбалась она уголками губ, ласково и вместе с
тем грустно, как будто знала некую тайну, которую не спешила нам открыть.
Надеюсь, они с Антоном любят друг друга, и жизнь обойдется с ними милостиво.
Тогда все действительно забудется, и Машка наконец будет счастлива.
Часов в десять вечера, когда мы уже собирались по домам, в
ресторане появился Рахманов. Мне его присутствие было безразлично, он старался
выглядеть оживленно и тоже, судя по всему, особых неудобств не испытывал.
Смущался и беспокоился в основном Антон — смотрел на нас обоих едва ли не с
мольбой, то ли боялся, что мы ему вечер испортим, вдруг начав выяснять
отношения, то ли всерьез надеялся нас помирить. Два его пьяных товарища вскоре
нас покинули, и мы остались вчетвером. Рахманов смотрел на меня с ухмылкой,
должно быть, все-таки решил, что Антон для меня старается.
— Спасибо, что пришел, — заговорил Тони.
— Как я мог не прийти, такой день…
— Спасибо, — повторил Антон, — за все, что ты
для нас сделал. Для меня, для Маши… Если бы не ты.., в общем, ты настоящий
друг, — сократил он свою речь.
Да, оратором он оказался никудышным, правда, говорил искренне.
Я наблюдала за Рахмановым: слова Антона он воспринял без смущения, более того,
был, скорее всего, абсолютно убежден, что все так и есть — и друг он настоящий,
и помогал, чем только мог. То, что Машка оказалась в психушке не без его
участия, он давно и счастливо забыл. Таким, как Рахманов, можно только
позавидовать. Вот уж кого совесть не беспокоит, и тяжкие думы не мучают.
Я едва сдержалась, чтобы не сказать нечто язвительное, но
вовремя поняла, что мой выпад будет расценен как глупая выходка брошенной бабы.
Тони вовсе не поймет, в чем дело, а Машке я праздник испорчу. Когда мужчины
увлеклись разговором, я наклонилась к Машке и шепнула:
— Пойду, пожалуй…
Она кивнула, возражать не стала, поняв мое состояние. В
общем, я удалилась по-английски.
