Поначалу девки отнеслись ко мне настороженно и едва ли не
враждебно, но так как Виссарион ко мне благоволил, с моим присутствием
мирились. Время шло, и наши отношения, которые постепенно становились
добрососедскими, переросли в нежную дружбу. Не знаю, кем они меня считали, но,
конечно, догадывались, что со мной что-то неладно, раз я ночи напролет торчу
здесь. Никто никогда вопросов мне не задавал и разговоров о моем житье-бытье
избегал, из чего я заключила, что девки знают гораздо больше, чем я могла бы
предположить, что неудивительно, учитывая специфику их профессии.
Сегодня, едва переступив порог заведения, я поняла, что в
святом семействе очередная разборка: кто-то истошно вопил под аккомпанемент
мужского баса, дюжий парень с бритой башкой матерился на чем свет стоит, Верка
Зеленая укрылась от своего сутенера за стойкой за спиной Виссариона. Парень,
который был мне известен под кличкой Рыхлый, пытался дотянуться до Верки, чему
препятствовал Виссарион, застывший наподобие монумента. Лицо его сохраняло
олимпийское спокойствие, и с места он не двинулся. Рыхлый продолжал размахивать
руками без всякого толка. Должно быть, ораторствовал он уже довольно давно,
потому что заметно выдохся и наконец захлопнул пасть, свирепо глядя на
Виссариона. Тот вытер стойку полотенцем и невозмутимо изрек:
— В словаре русского языка Ожегова больше пятидесяти
тысяч слов. Скажи на милость, почему ты всегда пользуешься одними и теми же?
— В самом деле, Рыхлый, — вступила в разговор я,
устраиваясь рядом на высоком табурете, — надо расширять свой словарный
запас. Как член клуба ты просто обязан постоянно совершенствоваться.
— Задолбали вы на хрен, советчики, — ответил он, с
неодобрением косясь на меня.
— Ладно, — кивнула я. — Иди орать на улицу, с
утра башка болит.
— Голова не задница, — ответил тот. — На ней
не сидеть.
— Это верно, но лучше заглохни.
— Задолбали, — еще раз заявил он, метнул злобный
взгляд на Верку, которая изо всех сил пыталась слиться с интерьером, рявкнул:
— А ты, паскуда… — Но договаривать счел излишним и
убрался на улицу.
— Козел, — сказала Верка ему вдогонку, лишь только
за ним закрылась дверь.
— Чего делили? — проявила я интерес.
— Да, блин. Свистун подъехал.., ты же знаешь, он
садюга, в прошлый раз не чаяла сбежать, чуть без глаза не оставил.., а этот
козел командует: «Поезжай». Ему, блин, хорошо говорить… Виссарион, налей водки,
вымокла, блин, вся, еще и этот… Никакой, блин, работы сегодня, одни нервы.
Юлька, не слыхала, дождь этот надолго?
— Кто его знает? Осень.
— Мне за телик кредит выплачивать, а тут, как назло,
работы никакой. Весь вечер простояла.
— Помолчи, трещотка, — буркнул Виссарион.
Верка мгновенно смолкла и, взяв рюмку, направилась за
столик, где тосковали две ее коллеги.
— Дождь, — сказал Виссарион, ни к кому не
обращаясь и без особого выражения.
— Ага, — ответила я и попросила:
— Завари чайку?
— Зеленого?
— С жасмином, — кивнула я.
Чай он заваривал мастерски, я выпила две чашки и лишь после
этого взглянула на часы. Сереге, если он не шутил и действительно собирался
поговорить со мной, пора было объявиться. Выждав еще минут пятнадцать, я
набрала его номер, и приятный женский голос сообщил, что он временно
недоступен.
— Кого-то ждешь? — спросил Виссарион.
— Жду. Одного придурка. Но, похоже, он передумал.
— Поиграешь? — кивнул Виссарион на рояль.
— В другой раз. — Мне не хотелось, чтобы Серега
застал меня за этим занятием.
Тут входная дверь распахнулась, и в кафе ворвалась
Нинка-Молдаванка, что обычно обреталась в подворотне по соседству, флегматичная
девка с вечно подбитым глазом. Сейчас она была до крайности возбуждена. Глаза
выпучены, рот перекошен, парик съехал на сторону.
— Девки! — рявкнула она от двери. — У нас
жмурик. Абзац работе, менты понаедут, сматываемся!
— Что за жмурик? Из наших или залетный? Сам копыта
отбросил или помог кто? — посыпались вопросы со всех сторон.
— Какое сам! Говорю, менты задергают. Башку чуть ли не
целиком отрезали.
— Где жмурик? — спросила я.
— А, Юлька, привет. В подворотне жмурик. Я по нужде
подальше отошла, а там тачка и этот рядом.
— Тачка какая? — нахмурилась я.
— Дерьмо тачка, побитая такая, одно название. За такую
тачку только псих башку отрежет.
— Машину угнали, что ли? — вмешался Виссарион.
— Зачем? Стоит тачка, а жмурик лежит. Чего делать-то?
— Ментов вызывать, — вздохнул Виссарион и
потянулся к телефону.
— Подожди, — попросила я и кивнула Нинке. —
Пойдем взглянем на жмурика.
— Не хочу я на него смотреть, — забормотала
она. — Я покойников боюсь. Еще приснится… В подворотне он лежит, ближе к
мусорным бакам. — Она вышла со мной на улицу, мы дошли до угла соседнего
дома и свернули. — Дальше ты одна, ладно? — сказала Нинка жалобно.
Силуэт машины едва проступал из темноты, я приблизилась, обошла машину, уже
догадываясь, что увижу.
Возле моих ног, раскинув руки, лежал Серега Ремезов, голова
его была неестественно запрокинута. Нинка права, убийца явно перестарался.
Чтобы убить человека, таких усилий не требовалось. Дождь смывал кровь с
развороченного горла, и она тонким ручейком стекала на асфальт. Глаза Сереги
были открыты, дождь бил по ним, вскипая пузырями вокруг головы, между
приоткрытых губ виднелся кончик языка.
— Дела… — пробормотала я, устраиваясь на корточках.
Видеть его глаза было неприятно, точно человеку пересадили
глаза куклы, и я поспешила их прикрыть. Смерть в тот миг казалась безликой,
начисто лишенной трагизма, а я некстати подумала: интересно, кто закроет глаза
мне? Нинка хоть и боялась покойников, но не утерпела — выглядывая из-за машины,
наблюдала за мной.
— Чего жмурик-то? Знакомый?
— Знакомый.
Я достала мобильный и набрала номер Ника.
— Хочешь в мои объятия? — дурашливо спросил он.
— Очень. Но с этим придется подождать.
— Ты нашла другого?
