— А.., ну.., поговорим. — Я тяжко вздохнула, а он
добавил:
— Поговорить я с тобой хочу.
— Ты мне лучше напиши.
— Чего?
— О господи, — не выдержала я. — Какого черта
тебе от меня надо?
— Дело такое… — Снова пауза. Я, конечно, не ожидала,
что он сможет объясниться, так и вышло. — Ты где, а? Давай я приеду. У
меня тачка под окном.
— Я почти что сплю.
— Слушай, я серьезно. Разговор есть.
— Ну, так говори.
— Не могу по телефону.
— Ты и не по телефону не сможешь! — Я опять
вздохнула, пытаясь решить, какая муха парня укусила. Любопытство было сильнее
здравого смысла, и я предложила:
— Приезжай на Комиссарова, это рядом с моим домом, там
есть кафешка, называется «Бабочка». Буду ждать там.
— Ага, — обрадовался Серега и отключился, а я
подошла к зеркалу, постояла немного, разглядывая свое отражение, и доверительно
сообщила:
— Все точно рехнулись. Может, правда чего затевается?
Я еще немного потопталась возле зеркала и вышла на улицу.
Надоевший за последние дни дождь набирал силу, и я припустила к «Бабочке»
бегом.
Кафешку так назвали не без умысла: открыто здесь до утра, и
заведение облюбовали уличные проститутки. Заходили сюда погреться, а если
повезет, то подцепить клиента. Хозяин «Бабочки», дядька шестидесяти пяти лет с
редким именем Виссарион, по моему глубокому убеждению, свихнулся на русском
классике Чернышевском. Только влиянию этого мыслителя я могу объяснить
невероятную тягу Виссариона к падшим женщинам, причем тягу особого свойства:
Виссараион их спасал. Они не только грелись у него по ночам, но иногда жили по
несколько дней в задних комнатах, где он устроил что-то вроде приюта, сам
залечивал их раны (он был когда-то фельдшером) и наставлял на путь истинный.
Выглядело это примерно так: Виссарион, прикладывая лед к очередному синяку
девицы, со вздохом вопрошал: «Что ж ты со своей жизнью делаешь, курва?»
Девки занимали у него деньги, рассказывали о своих
проблемах, прятались от рассвирепевших сутенеров и всякий раз божились завязать
завтра и навсегда. Виссарион словам не верил, но денег в долг давал. Иногда
устраивал коллективное прочтение выдающихся произведений литературы,
повествующих о нелегкой доле «ночных бабочек». Особой популярностью у него
пользовалось «Воскресение», но девки больше любили «Даму с камелиями», в
основном в пересказе, прослушать пьесу целиком мало кому удавалось из-за
скользящего графика работы. Водрузив очки на нос, Виссарион читал произведение
выразительно, я бы даже сказала — проникновенно, время от времени взывая к
дремлющей аудитории: «Набирайтесь ума, дуры». Дуры перемежали дрему вздохами и
жалобно шмыгали носами в особо волнующих местах.
Отчего Виссарион не подался в священники, а спасал заблудшие
души в баре, для меня загадка, однако сам он чувствовал себя здесь в своей
тарелке и жизнью был доволен. Я решила, что мужичок он непростой, потому что,
несмотря на явный идиотизм ситуации, умудрялся уживаться как с ментами, так и с
бандитами, по крайней мере, и те, и другие его не трогали и на свой лад даже
уважали. Виссарион организовал кассу взаимопомощи, зачастую выступал третейским
судьей в многочисленных разборках, так что, по моим прогнозам, все неумолимо
скатывалось к созданию профсоюза. Однажды я эту идею высказала вслух, и Виссарион
задумался, а я решила больше так не шутить.
Жил он в одиночестве, в квартире по соседству, но, по-моему,
редко покидал свое заведение — я не помню, чтобы хоть раз, заглянув на огонек,
не застала его здесь или, к примеру, встретила где-то на улице. На девок он
воздействовал не только художественным словом, но охотно использовал другие
виды искусства, например музыку. У него была обширная фонотека. Особенно уважал
Генделя. Когда кто-нибудь из девок, измученных искусством, в отчаянии вопил:
«Да приглуши ты эту бодягу!» — он поднимал вверх указательный палец и
наставительно изрекал: «Классика — это тебе не ногами дрыгать, тут душа…» —
после чего заблудшей овце надлежало либо углубляться в душу, либо выметаться на
улицу, так что с углублением здесь был порядок.
Но этого Виссариону показалось мало — он приволок откуда-то
старенький рояль. По виду, так нашел на помойке, но скорее всего купил за гроши
или просто выпросил. Играть на нем Виссарион не умел, но сам вид рояля вызывал
у него умиление, иногда он его поглаживал и произносил невпопад: «Искусство».
Девки смотрели на рояль и впадали в задумчивость.
Своей дружбе с Виссарионом я обязана все тому же роялю. Не
помню точно, когда впервые меня занесло в его «Бабочку», но в тот момент душа
жаждала общества, и я заглянула в кафе по дороге. Было далеко за полночь, и
меня приятно удивило, что кто-то, как и я, не спит. Увиденное произвело
незабываемое впечатление: история дамы с камелиями подходила к концу, Виссарион
читал особенно выразительно, девки выразительно шмыгали носами. Мысленно
присвистнув, я опустила свой зад на стул и замерла минут на двадцать, пребывая
в абсолютном обалдении. Когда чтение закончилось, я подошла к стойке, изнывая
от желания выяснить, куда меня угораздило забрести.
— У вас тут клуб любителей словесности? — робко
поинтересовалась я.
Виссарион ответил в своей обычной манере:
— Болтаются по ночам кому не лень.
Я перевела взгляд на рояль, который будоражил мое
любопытство не менее художественного чтения, и спросила:
— На нем кто-нибудь играет?
— Добрые люди в это время спят, — ответил
Виссарион.
— Ясно, — кивнула я, подошла к роялю и подняла
крышку.
Виссарион вытянул шею, поглядывая из-под очков. Рояль был
расстроен, играть на нем не представлялось возможным, но, странное дело,
впервые за столько дет меня потянуло к инструменту, пальцы сами по себе легли
на клавиши. Я поморщилась, потому что расстроенный рояль терзал слух, и
поспешно захлопнула крышку.
Тут подскочил Виссарион и спросил:
— Училась?
— Давно.
— Тебе чего налить: кофе или водки? Сегодня холодно.
С этого, собственно, и началась наша дружба, и теперь своим
домом я, по справедливости, считала не квартиру на пятом этаже, а бар под
названием «Бабочка», в котором по ночам отогревались проститутки.
