– Нет. Не помню. Хотя… – Она повертела снимок в
руках. – Лицо кажется мне знакомым. В мае, вы говорите? Нет, не припомню.
Паломники, бывает, приезжают к нам, может быть, она была среди них?
– Она оставалась здесь день или два.
– При монастыре нет гостиницы, паломники уезжают с последним
паромом. А в чем, собственно, дело?
– Она рассказывала, что ее отец служил в этих местах, в то
время, когда тут был лагерь военнопленных. И ей якобы звонили из вашего
монастыря, спрашивали, не сохранились ли у нее какие-либо документы, чертежи
храма.
– Вы сказали, он служил в лагере? Обычным солдатом?
– Похоже, что так.
– Откуда же у него могли быть какие-то чертежи?
– Ну… – Смутить Женьку было трудно, она пожала плечами и
улыбнулась. – Знаете, как бывает… особенно в такие смутные времена.
– Постойте. Мне недавно звонили из милиции по поводу
какой-то Кошкиной. Да, именно так. Это не та самая? – Мы с Женькой
переглянулись. – Я ответила им и повторяю вам сейчас: я ничего не знаю ни
о какой Кошкиной. И уверяю вас, что никто из монастыря ей не звонил.
– И все-таки звонок был, – не уступала Женька.
Я сердито на нее покосилась: утверждать такое с ее стороны
наглость невероятная, раз матушка столь уверенно ответила на ее вопрос.
Чувствовалось, что терпение у настоятельницы на исходе и только большое
человеколюбие не позволяет ей выставить нас за дверь. Она взглянула сурово, как
видно, не справившись с эмоциями или вовсе не желая с ними справляться, и я уже
приподнялась, готовясь при первом окрике покинуть кабинет, но вдруг она
нахмурилась, взгляд ушел в пустоту, и тут матушка спросила:
– Откуда, вы сказали, приехали? – Женька ответила. –
И эта Кошкина живет в вашем городе? – Мы дружно кивнули. – А код
города?
Женька назвала его, и матушка тоже кивнула, выдвинула ящик
стола и принялась там что-то искать. На свет божий появилась пачка квитанций за
телефон.
– Начало июня, – подсказала Женька, вытянув шею.
Матушка нашла нужную квитанцию, внимательно изучила ее и вновь кивнула.
– Так и есть. Я еще тогда удивилась, кто и куда мог звонить.
У нас на счету каждая копейка, – добавила она.
– И что? Выяснили?
– Нет, – покачала она головой. – Дело в том, что
телефон есть только в моем кабинете. Конечно, иногда кому-то из сестер
необходимо позвонить родственникам, но все они спрашивают разрешения у меня.
Видимо, кто-то из рабочих, хотя это маловероятно. Они бы тоже спросили
разрешения. В общем, кто звонил, так и осталось невыясненным. Вы говорите,
интересовались чертежами? Возможно, наш архитектор, когда приезжал…
– Разве у него нет мобильного?
– Мобильный, конечно, есть, но он здесь не действует. На том
берегу озера связь есть, а у нас нет.
– Вы могли бы созвониться с ним и узнать? Это очень важно
для нас.
– Хорошо, я позвоню. Но… не думаю, что это он звонил, опять
же, я уверена, он непременно спросил бы разрешения.
– Допустим, кто-то не хотел, чтобы вы знали об этом
звонке, – он имел возможность позвонить?
– Вы хотите сказать, имеет ли кто-то доступ к телефону?
Конечно. Когда меня нет, одна из сестер отвечает на звонки. Кабинет я не
запираю.
– Значит, любой может войти и позвонить?
– Не может, – покачала головой матушка. – Я же
сказала, кто-нибудь из сестер дежурит. – Должно быть, матушка и мысли не
допускала, что сестры способны ее ослушаться и позвонить без разрешения. –
Очень странно, – вдруг сказала она с таким лицом, точно речь шла о
покушении на царствующую особу, каковой она себя, возможно, и считала. –
Почему вас так интересует этот звонок? – задала она вопрос.
Я готова была рассказать ей правду, но Женька решила иначе:
– О вашем монастыре мы узнали от Кошкиной, а она от своего
отца, вот мы и подумали – неплохое начало для статьи, преемственность и все
такое.
Матушка, которая когда-то сама была журналисткой и, должно
быть, помнила, что журналисты зачастую ведут себя так, точно мозги им
стерилизовали еще в университете, спорить не стала, согласившись с Женькиной
логикой. Она убрала квитанции в стол, а Женька сказала:
– Если не возражаете, мы зайдем завтра справиться о вашем
звонке архитектору.
Матушка едва заметно кивнула и, поднявшись из-за стола,
направилась к выходу. Опередив ее, я распахнула перед ней дверь и успела
заметить, как соседнюю дверь поспешно прикрыли. «Значит, кто-то
подслушивал, – почти удовлетворенно подумала я. – Ну и местечко».
На улице мы простились с матушкой. От огорода к нам шла
пожилая монахиня, осторожно ступая, точно каждый шаг причинял ей неудобства.
– Ты что здесь? – спросила ее настоятельница.
– Наталью ищу, – смиренно ответила та.
– Наталья! – громко позвала матушка.
Мы удалялись от дома весьма неспешно, ожидая развития
событий. Наталья появилась на крыльце.
– Да, матушка, – и затараторила: – Сестра сказала полы
помыть, вот я…
– Иди помоги в церкви.
Далее разговор мы не слышали, Наталья пошла по тропинке в
церковь, а настоятельница и пожилая монахиня продолжали о чем-то говорить,
поглядывая то в ее сторону, то в нашу.
– Прекрати то и дело оборачиваться, – шепнула я Женьке.
– Как впечатление? – спросила она. – По-моему, мы
на верном пути.
– То, что из монастыря звонили, мы и так знали, не пойму,
чему ты радуешься?
– Положительно, тут есть какая-то тайна. И Наталья эта…
– То, что здесь все за всеми шпионят, почти факт, только
какое это отношение имеет к Кошкиной?
– А вдруг матушка с ней виделась?
– И соврала? Трудно в это поверить.
– Хорошо, трудно так трудно, хотя она живой человек, а
человеку свойственны пороки. Особенно мелкие и во благо обители.
– Надо было ей правду рассказать, – заметила я.
Мы уже вышли из ворот, я направилась к машине, но подружка
неожиданно устроилась на зеленой травке, и я последовала ее примеру. Женька
сорвала травинку и стала ее жевать, попутно отвечая на мой вопрос:
– Это было бы неосмотрительно с нашей стороны. Вряд ли бы ей
понравилось, что убийство Кошкиной как-то связали с ее монастырем. Тогда мы
правды точно не услышим.
– Ей Петечка звонил. Ты что, забыла?
