– Как видите, работы еще много. Главное, что службы уже есть
где проводить. Пока здесь порядок не навели, молились в деревянной часовне.
После прохлады, царящей в церкви, утро показалось особенно
солнечным и жарким.
– До недавнего времени тут тюрьма была, сами понимаете,
какое наследство нам досталось. Деревянные бараки да колючая проволока. Вон там
было административное здание, оно сохранилось лучше всех. – Она кивнула на
двухэтажный кирпичный дом. – Теперь там прачечная, пекарня и канцелярия.
Бараки снесли, храм был взорван, сейчас идет расчистка. Груда камней – все, что
от него осталось. Когда здесь была тюрьма, завалы убрать даже не потрудились,
обнесли забором, и все. Монастырь основали в шестнадцатом веке, первоначально
был один храм, стоял на месте вот этой церкви. Он был деревянный, и в
семнадцатом веке его перестроили, а в девятнадцатом решено было построить
большой храм во имя Рождества Богородицы. Утверждают, что по красоте ему не
было равных в здешних местах. После революции обитель разорили. Долгие годы она
стояла покинутая, потихоньку ветшая, а во время Отечественной войны тут
устроили тюрьму. Слава богу, времена изменились, – вздохнула она и
перекрестилась. Мы обошли церковь и теперь оказались во внутреннем
дворе. – Все, что осталось от храма, – кивнула матушка.
Надо сказать, осталось немного. Внушительного вида груда
кирпича и щебня, успевшая зарасти травой, почти на самом верху этой пирамиды
росла березка. Тоненькие веточки покачивались на ветру.
– Мы ее пересадим, – точно читая мои мысли, сказала
матушка. – Она как символ воскрешения нашей обители.
– Когда взорвали храм? – спросила я.
– В начале сорок девятого года. Хотя разрушать его начали
значительно раньше. Я уже сказала, под конец войны здесь устроили тюрьму,
точнее, лагерь для военнопленных. Они строили железную дорогу, тут, по
соседству. Храм начали разбирать, требовался строительный материал.
– Зачем было взрывать храм? – удивилась я. – Ведь
его все равно разбирали.
Матушка пожала плечами:
– Сейчас трудно понять, почему люди с таким упорством
уничтожали все, что говорило о вере… Впрочем, почему тогда? И сейчас найдется
немало людей, которым бы хотелось все уничтожить.
– Что вы имеете в виду?
Матушка вроде бы размышляла, стоит ли отвечать на этот
вопрос.
– Когда мы с сестрами приехали сюда, нас встретили
неласково. И до сих пор… Никто из Рождествена ни разу не был на службе в монастыре.
– Вы сказали, что вам помогает вся округа? И в верующих
недостатка нет.
– Все так. Но среди них нет ни одного из этой деревни. Ни
одного.
– Странно. Почему они так настроены против монастыря? –
подала голос Женька.
– Это трудно объяснить. Возможно, потому, что тут
содержались военнопленные. Во время войны из Рождествена ушли на фронт все
взрослые мужчины. И ни один не вернулся.
– Да, но при чем здесь монастырь? – не уступала я.
– Не знаю, – вздохнула матушка. – Мне трудно
понять этих людей. Я пыталась наладить отношения – просто для того, чтобы жить
как добрые соседи, но и этого не получилось. В прошлом году приезжала делегация
из Германии. Хотели поставить памятник немецким военнопленным, погибшим здесь.
Однако это вызвало такое возмущение среди местных, что идею пришлось оставить.
Конечно, я опять-таки могу понять их, ведь памятника погибшим односельчанам в
деревне нет, и вдруг монумент немцам. Обидно. Но ведь прошло столько времени,
неужели мы так никогда и не научимся прощать?
– Здесь есть немецкое кладбище? – спросила я.
– Нет, – матушка покачала головой. – Никто не
знает, где их хоронили. А монумент поставили в Марфине, на городском кладбище
стоит общий крест, обозначающий символическую могилу.
Мы продолжали стоять возле разрушенного храма, в поле нашего
зрения появился экскаватор.
– Как видите, восстанавливать практически нечего, –
сказала матушка. – Расчищаем место для строительства на старом фундаменте.
Хотите взглянуть?
– Да, – дружно кивнули мы.
Матушка решительно направилась к экскаватору, из-за шума
разговаривать стало почти невозможно, и мы примолкли. Обойдя экскаватор, мы
оказались на расчищенной площадке, обнесенной колышками с натянутыми между ними
веревками. В довольно глубокой яме отчетливо видны были каменные блоки
фундамента, которые освобождали от земли четверо мужчин в темно-синих
комбинезонах. Один из них, парень лет двадцати семи, в смешной соломенной
шляпе, сидел на корточках и что-то разглядывал.
– Это археологи, – пояснила матушка. Молодой человек,
услышав ее голос, поднял голову и весело нам улыбнулся.
– Добрый день, – сказал он, перевел взгляд с меня на
Женьку и спросил: – У вас, матушка, гости?
– Журналисты, – ответила она. – Хотят написать о
нашей обители.
– Понятно. – Парень ловко выбрался из ямы, вытер руку о
комбинезон и протянул ее мне: – Волков Герман Сергеевич. А это мои бойцы.
Трое ребят, которым было лет по двадцать, молча нам кивнули
и продолжали копаться в земле.
– Нашли что-нибудь интересное? – спросила Женька,
пожимая протянутую ей руку.
– А вы не представились, – хихикнул он.
– Евгения, а это моя подруга Анфиса.
– Вы из Марфина? Не припомню таких красавиц среди наших
журналистов.
– Нет. Мы издалека.
Узнав, откуда мы прибыли, Герман Сергеевич уважительно
молвил:
– Ух ты. Значит, слава о нас докатилась и до ваших мест?
– Что ж тут удивительного? – усмехнулась Женька.
– Я вас оставлю, – вмешалась матушка. – Если
что-то понадобится, я буду у себя.
Она направилась в сторону деревянных домов. Волков проводил
ее взглядом, точно ожидая, когда она отойдет на значительное расстояние.
– Мы с матушкой в контрах, – весело пояснил он.
– Что так? – заинтересовалась Женька.
– Не сошлись характерами. У матушки, кстати, характер
железный. Дисциплина здесь похлеще, чем в дисбате.
– Вы что, там были? – нахмурилась я. Он весело
засмеялся:
– Бог миловал, это я образно.
– Как проходят раскопки?
