И только попав в часть, Севка сообразил, что это на целый год, что теперь от него ничего не зависит, что теперь придется триста шестьдесят пять дней ждать, когда его отпустят, что эти проклятые триста шестьдесят пять дней придется просто вытерпеть, пропустить над собой…
И вот теперь, в ночном лесу, его снова охватывало то же самое чувство – перетерпеть. Все само собой закончится, станет понятным. Появится простое объяснение всего происходящего.
Ну, не может ничего страшного случиться с Севкой Залесским. С кем угодно, только не с ним. Его могли несколько раз убить. Но ведь не убили. Пилот не стал стрелять, мотоциклист не попал, а те, что пытались втоптать его в сухую землю, умерли.
Он сам убил нескольких из них. Убил.
У Севки перехватило дыхание, горло будто судорогой свело, выдавив слабый стон.
Он убил. Его хотели убить… Его убивали, и он убил. Его хотели убить. Его!
«Мамочка, – прошептал одними губами Севка, – за что? За что меня так? Почему меня забросило в это смертельное лето? И…»
Севка заскулил, прижимая руки к лицу.
Вспышка выстрела осветила затылок того пленного. Севка тогда не увидел, как пуля ударила в затылок, не знал, проделала она аккуратную черную дырочку в черепе или разворотила, раздробила кость.
Но сейчас Севка вспомнил запах – смесь кислого сгоревшего пороха и сладкий привкус крови. Крови.
У него тогда не было времени, чтобы осознать все происходящее, нужно было выжить, потом он просто шел за Орловым, и самым главным желанием его было не упасть, не подвернуть ногу или не напороться на сучок… А еще потом он слушал голос Орлова, не особо даже вникая в смысл того, что старший лейтенант говорил, и только сейчас, оставшись один на один с собой, осознал…
Волна озноба прокатилась по телу. Севка скорчился, подтянул ноги к животу, чтобы хоть как-то согреться. Согреться.
Тишина ночного леса, казавшаяся до этого глухой и монолитной, вдруг обрела ясность и прозрачность, распалась на тысячи звуков и отзвуков, стала гулкой и бесконечной. Где-то далеко кричала птица, что-то похрустывало вокруг, шуршало, шелестело и постукивало.
Зашевелились ветки на вершинах деревьев, ветер принес издалека собачий лай и звуки выстрелов. Очень далеких, неопасных для Севки.
Три… нет, четыре щелчка на самом пределе слышимости и какая-то торопливая, будто скомканная очередь.
Севка, успокаиваясь, со всхлипом вздохнул.
Он выживет. Он сможет. Он сильный. Он же смог пережить то, что мать и отец погибли, смог не сойти с ума, поняв, что остался на свете совсем один.
Приятели поглядывали на него с опаской и подозрением. Тот же Богдан пару раз, стараясь быть незаметным, проверял его вещи на предмет наркоты и вроде как в шутку проверял внутренние сгибы локтей. Тогда Севка не сломался.
Не сломается и сейчас.
Для начала… Для начала нужно понять, как себя вести со старшим лейтенантом Орловым.
Может, нужно сейчас, в темноте, когда Орлов спит, просто отползти в сторону, потом встать на ноги и идти-идти-идти прочь, спрятаться, а потом, заучив, наконец, свои новые фамилию и имя, прибиться к группе окруженцев, выйти к фронту… Или остаться в партизанах. Орлов – единственный, кто слышал от Севки его настоящее имя и кто может понять, что документы в кармане гимнастерки – не его.
Уйти?
И что он может в одиночку? Это Орлов, не устроив допрос поначалу, больше спрашивать не будет, откуда взялся младший политрук Залесский, а любой новый знакомый даже не по подозрению, а из чистого любопытства засыплет вопросами. И что тогда?
Нужно…
Севка открыл глаза.
Лес был серым, солнца еще не было, но уже можно было рассмотреть все вокруг в подробностях.
Орлов сидел метрах в трех, прислонившись спиной к толстому дубу, и что-то рассматривал на карте, которую разложил на коленях. Несколько раз он сделал пометки, заложил карандаш за ухо, сорвал травинку и сунул ее в рот.
Он что-то напевал, губы шевелились, но Севка не смог разобрать ни звука.
– Доброе утро, – сказал тихо Севка.
– Доброе, – согласился Орлов. – Немного голодное, но тем не менее. Мы с тобой, кстати, прошли не так чтобы очень много. Фельдмаршал Суворов был бы нами недоволен. В общей сложности выходит всего восемь километров от места нашего героического сражения… Вот там, – Орлов взял карандаш и указал перед собой, – километрах в пяти, кирпичный завод. А вот там, – карандаш указал за спину, – в восьми километрах, лесничество, потом село Яровое, и дальше, на северо-восток, через тридцать километров река и мост. И что это значит?
– Не знаю.
– А значит это, что там могут быть части героической Красной армии. Река – неплохой рубеж обороны, а мост – объект, который нужно защищать. В той стороне днем не грохотало, особо крупных населенных пунктов там нет… Так что вполне может быть, что там мы выйдем к своим. Возражений нет? – Орлов сложил карту, сунул ее в свою полевую сумку, карандаш покрутил между пальцев и тоже спрятал. – Спрашиваю, возражений нет?
– Нет. – Севка сел, попытался потянуться и застонал, почувствовав тягучую боль в левом плече и правом боку.
Расстегнул ремень, задрал гимнастерку и обнаружил на ребрах черно-лиловый синяк.
– Красиво, – оценил Орлов. – Если бы чуть сильнее – сломали бы тебе их к чертовой бабушке. И как бы мы тогда шли? Нет, не нужно было мне встревать… И грехов бы на душе было бы меньше. А ведь могли нас и вообще… того…
Севка встал, одернул гимнастерку и, отвернувшись к дереву, расстегнул ширинку.
– Тоже правильно. – Орлов вскочил на ноги, сделал несколько взмахов руками. – Физическая подготовка, товарищ младший политрук, штука не менее важная, чем подготовка политическая. В здоровом теле, как говорится, здоровый дух…
– А ты не знаешь, Данила, что на самом деле эта фраза у греков звучала по-другому? – Севка оправился, застегнулся и стал подгонять ремень с портупеей. – Древний грек говорил, что теперь нам остается надеяться, что в здоровом теле появится и здоровый дух. С иронией говорил, между прочим.
– Серьезно? – Орлов присел, выставив руки перед собой, встал. Снова присел. Встал. – А так хорошо звучит! Ну, не знаю, не знаю. Лично мне хорошая физическая форма никогда не мешала. Вот и вчера…
– Уходим? – спросил Севка.
– А почему и нет? – Орлов выпрямился, решительным движением обеих рук заправил гимнастерку, повернувшись к Севке лицом.
Значит, вот так это делается. Севка торопливо поправил свою гимнастерку и даже успел порадоваться, что вчера его гнали немецкие мотоциклисты и Орлов, наверное, списал странный внешний вид младшего политрука на суету и неразбериху.
А потом Севка спохватился:
– Слушай, Данила, а как ты на местности сориентировался? Ни черта же не видно. Даже солнце еще не взошло…
