События прошлого дня вставали предо мной как в тумане. Будто через пелену смотрю и все никак не могу понять, как же это случилось. Вот я почти на вершине мира, через час должен явиться король, и я, весь в делах, летаю по поместью как электровеник, стараясь убрать все возможные косяки. Предприятие планируется провести с блеском. Десятки знатных гостей, главы гильдий, фантастический по разнообразию стол и редкие земные вина, а под конец фейерверк в лучших традициях города на Неве, и вот мои руки в кандалах и суровая стража обыскивает меня, изымая кинжал и трость, в которую хитрый мастер вставил железную чушку.
— На каком основании, черт возьми?
Кулаки Грецки сжаты, зубы скрежещут, в глазах пылает огонь.
— На основании приказа розыскного совета, господин барон.
— Обвинение?
— Измена королю. Данный негоциант обвиняется в том, что был заслан в королевство под личиной доброго торговца с целью шпионить за Его Величеством и приближенными в пользу степного хана.
— Бред, бред, черт возьми. Я отлично знаю этого человека! Он не шпион.
— Следствие покажет, господин барон.
— Не позволю.
— Отойдите, барон, иначе я буду вынужден арестовать и вас.
— Черт возьми, белая горячка, идиотизм…
Краем глаза я замечаю, как Зимин бросается в дом, и через несколько секунд занавеска в его окне начинает шевелиться. Там, под половицами мы спрятали «Кипарис». Идиот, чертов идиот. Только бы не удумал. Только бы не воспользовался.
— Следуйте за нами, господин негоциант. Вас сопроводят в дом дознаний.
Все. Темнота. Тишина. Спасительная и долгожданная. Вот же дьявол. Нас все-таки обвели вокруг пальца.
Дом дознаний в столице являлся аналогом нашего КПЗ, иначе камеры предварительного заключения. Сюда свозили всех без разбора. От мелких карманных воришек до убийц и насильников, и, нимало не сомневаясь, рассовывали их по чудным зарешеченным комнатам с каменными стенами. Сюда же поместили и меня, слава богу, одного, без сокамерников. Выделили личную камеру, почти светлую, почти чистую. Дырку в полу, куда арестант, видимо, должен справлять нужду, и то помыли чем-то едким и отвратительно пахнущим. Номер люкс для приговоренных.
В американских фильмах я не раз видел, что подобных заключенных одевают в оранжевую робу, дабы подчеркнуть их статус и предупредить окружающих. На мне оранжевой робы не было, а вот расстрельную статью уже применили. Я не подданный Его Величества, но обвинение в измене, шпионстве в пользу врага государства — плаха и топор. Хотя нет, какой мне топор. Я же не дворянин. Виселица. Старая добрая пеньковая старуха. Тремя тысячами золотых уже не отделаться.
Три дня я находился в камере, лишенный возможности знать, что же происходит вне стен дома дознаний. Время тянулось медленно, словно патока, не спеша сочащаяся из щели в бочке. Чувство полнейшего бессилия угнетало и заставляло больше спать, чем бодрствовать. Не было ни адвоката, ни следственных экспериментов, один лишь тюремный служитель появлялся как по расписанию три раза в день и развозил по камерам похлебку в деревянных мисках. Картошка, лук, хлопья жира и жидкий бульон, вот и весь мой рацион.
На третий день дознаватель все-таки явился. Переписал мои данные, сверился со своими бумагами и, напустив еще больше тумана, убрался вон, оставив за собой стойкий запах перегара и репчатого лука. Пятый день моего пребывания в камере прошел так же безрадостно, как и все предыдущие, но вечером явились священник и брадобрей, от чьих услуг я отказался.
— Исповедуйся, сын мой, — монотонно, по заученному, бубнил служитель культа. — Исповедуйся, поведай о грехах своих, и Господь милостивый простит их и заберет тебя в рай.
Я сидел на каменном полу, скрестив руки на груди, и мне было наплевать на служку в черной рясе, что пугал меня страшным судом. В один момент захотелось встать и что есть мочи врезать по сусалам, да так, чтоб костяшки сбить, чтобы кровь из разбитых губ прыснула в лицо. Переборол, сдержался.
— Каяться мне не в чем, святой отец, — улыбнулся я. — Те грехи, что были, давно уже искуплены, родине послужил, а на новую порцию страшного суда еще не накопилось.
— Зря. — Священник покачал головой и, смерив меня осуждающим взглядом, вышел вон.
Брадобрей занимался своей работой молча. Расставил на маленьком складном столике миску, кувшин с водой, положил бритву и принялся взбивать помазком пену.
— Спасибо, добрый человек, — замахал я в ужасе руками, увидев, что за инструмент приготовлен мне для бритья. — Я уж как-нибудь обойдусь.
Брадобрей так же молча собрал свое снаряжение и удалился вслед за священником, оставив меня наедине с собственными мыслями.
— Эй, ты, который не бриться решил! Ты вообще кто такой?
Встав, я подошел к прутьям решетки и попытался определить, где же сидит этот не в меру любопытный узник.
— Зачем мне бриться? — удивился я. — Выйду из камеры и побреюсь.
— За что замели?
— По ошибке.
Хриплый смех окончательно рассекретил местоположение моего нежданного собеседника. Оказывается, соседняя камера не пустовала. Он был рядом, можно было отчетливо услышать его голос, даже шаги, если подойти к узкому окошечку в двери и прислушаться. Лица его видеть я, естественно, не мог. Зеркальце бы, но откуда, черт возьми, я возьму это зеркальце.
— Все мы тут по ошибке, — отсмеявшись, пояснил узник-сосед. — Быстро тебя упаковали. Ты смотри, может, повинишься перед старшиной стражным? Смерть от удушения штука неприятная.
— Смерть? — не понял я.
— Смерть, — подтвердил голос. — А на кой ляд к тебе священник приходил с брадобреем? Все, отбегался. Завтра поутру выйдешь на площадь перед ратушей, да в петельку прямиком. В петлю же тебя, а? Роду знатного в тебе, небось, ни грамма?
Вот тебе и неожиданность. Не думал, что так скоро. Внезапно нахлынувший приступ паники заставил забиться всем телом в тяжелую деревянную дверь на массивных петлях.
— Эй! — заорал я. — Эй, стража! Вы что, серьезно меня казнить собрались завтра?! Не имеете права! Требую позвать мне адвоката!
— Ага, — вновь отозвался сосед. — В придачу еще кувшин вина тебе принести и девку, что помоложе?
— Эй! Позовите Подольских! Вы не имеете права! У меня связи! Сам старший советник Его Величества Амир Банус оказал мне честь своим согласием прибыть на обед!
— Не ори. — Из камеры по соседству послышался вздох. — Не придут. На кой ляд они дергаться-то будут. Приговор по тебе, небось, самим советником и подписан, так что побереги горло. Сорвешь.
От ярости и бессилия я ударил по двери вновь, но было это равноценно удару о крепостную стену. Сколько ни бейся, только кулаки в кровь посадишь. Сама же дверь, добротная, крепкая, даже не шелохнулась.
