— Секунду, Семен Петрович. — Я принял из рук Дирека масляную лампу и, запалив фитиль, осветил узкую деревянную лестницу, уходящую во тьму. — Похитители внизу, прикованы. По этому случаю даже кандалами пришлось обзавестись. Надеюсь, вы меня не осуждаете.
— Поддерживаю. — На губах старика заиграла нехорошая ухмылка. — Там внизу пешки, не более. Нужно сильную поддержку за спиной иметь, чтоб столь поганую каверзу учинить, и кому? Мне? Семену Подольских! Они либо отчаянно смелы, либо отчаянно глупы. Третьего не дано.
— Что с ними делать?
— Железом жечь, ногти вырывать, но правду вытянуть. Любые средства одобряю. Специального человека к тебе пришлю. Есть у меня такие люди, что упрямцам языки развязывают. День-два — и запоют как соловьи. Не заткнешь уже.
— Поглядеть на них не желаете?
Старик на секунду замешкался.
— Давай, Дима, показывай мне живого пирата.
Сам подвал, конечно, был больше того помещения, куда мы поместили похитителей Клары. По мере надобности его нутро не раз перестраивалось, становясь то винным погребом, то тиром. Под конец же его разделили на три ровные части, оставив одну, наибольшую, для хранения скоропортящихся продуктов, вторую отдали на откуп запрещенному генератору, а третья же, маленькая клетушка два на четыре, огороженная каменной кладкой в три ряда, оставалась пустой до последнего момента. Зачем было укреплять этот каменный закуток, вешать тяжелую дубовую дверь и заливать щели раствором, сказать было сложно, но тюрьма из него вышла на редкость замечательная.
— Генератор тоже нашел? — хмыкнул Подольских.
— Сначала розетку. Вы санкционировали?
— Я. — Губы Подольских вновь исказились в усмешке. — Иногда нужда заставляет идти против правил. Знал бы ты, сколько пришлось нарушить этих правил, законов, убеждений, и не для того чтобы лишний рубль в карман положить. Выжить хотелось, иметь семью, детей, любимую женщину. Чтобы как у людей. Я и Клару-то удочерил, поняв, наконец, что если что отобьюсь, дам отпор, защитить смогу, уберечь.
Второй ключ в связке отпер третью по счету дверь, и мы остановились на пороге временной темницы. Свет от лампы был не особо яркий, куда ему до электрической лампочки, но его хватило, чтобы осветить лица преступников.
Лицо старика стало мертвецки бледным.
— Кто это, Дмитрий?
— Не знаю, Семен Петрович. Сами разговаривать не хотят, а мер крутых к ним не применялось. Надеялся, что дождусь следующего перехода и передам вам в руки со всеми пояснениями.
Брюнетка подняла на нас взгляд и расхохоталась. Маленький злой человек зашипел почти по-змеиному и вжался в стену.
— Выясним, — хмыкнул Подольских и, забрав у меня лампу, шагнул в камеру.
Дар убеждения. Поистине дар, данный свыше крупицам, немногим из ныне живущих. Благословение это, редкая удача. Обладая даром убеждения, ты открываешь для себя многие двери, плотно запертые для других. Непроходимые дороги становятся гладкими, злейшие враги друзьями, мокрое сухим, горячее холодным. Правда, та опрометчивость, с которой раздается это чудо, заставляет усомниться в разумности дающего. Гитлер, Пиночет, Эскабар, вот лишь малая доля тех, кто награжден даром убеждения напрасно. Попав в руки людей с дурными намерениями, дар превращается в кистень. Вы хотите доброго примера? Пожалуйста, хотя бы Иисус.
Я стал невольным свидетелем чуда, увидел дар в действии. Слово за словом, звук за звуком — старик сидел на корточках возле прикованной к тяжелой станине брюнетки и говорил, обволакивая, погружая в мягкую дрему и ломая волю.
Звали девушку Надежда Синицына, и она была сестрой-близнецом Клары, лежащей сейчас в беспамятстве на втором этаже. В детский дом девочки попали после катастрофы, которая произошла с их родителями. Лихой водитель не справился с управлением и на полном ходу въехал в старенький «жигуленок», где находились мать и отец девочек. Смерть была мгновенная, никто не мучился, но после них осталось двое детей, опеку над которыми взяла на себя бабушка несчастных сирот. Следующая трагедия последовала через три года, когда пожилая женщина скончалась от инсульта, и девочки остались один на один с этим страшным, злым и порочным миром. Почему они не попали в один детский дом, выяснить не удалось, но волей судеб Клару поместили в детский дом в Петербурге, а сестру увезли в Новгород, где она жила и училась до восемнадцати лет. Нет, государство не бросило девушку, даже наоборот. Надя получила полагающуюся ей по закону отдельную квартирку, по сути, дыру в маневренном фонде, устроилась на работу по специальности, закройщиком, и так бы и жила в своих маленьких радостях и несчастьях, если бы в один прекрасный момент не натолкнулась на гламурную передачу на одном из музыкальных каналов. Суматошный виджей представлял десятку самых богатых невест России. Говорил о состоянии их родителей, об их увлечениях, показывал интервью и сообщал о фантастических слухах, которые, как правило, окружают звездные тусовки. Каково же было её удивление, когда на стареньком, видавшем виды телевизоре «Рубин», во всем блеске и великолепии предстала не кто иная, как давно потерянная и почти забытая сестра Клара. Да, это была Клара. Точная копия той, что сидела тогда в оторопи перед мерцающим кинескопом. Те же брови, те же глаза, те же нос и губы, вот только фамилия другая, Подольских.
Выключив телевизор, Надя прошла на свою маленькую обшарпанную кухню и, сев у окна, просидела так до позднего вечера. Когда на нее нашло это помутнение, она и сама толком не могла сказать. В мозгу копошилась только одна мысль. Несправедливо. Это несправедливо. Они ведь равны по рождению — Клара была старше своей сестры на три минуты и каким-то невероятным образом сорвала банк, мечту, иллюзорный мираж, который для одной — реальность, а для другой лишь картинка, промелькнувшая по умирающему кинескопу. Надежда Синицына потеряла покой. Она решила во что бы то ни стало найти сестру. Добраться до нее, сказать. Что вот только сказать? Что неправильно? Что это она должна быть на экранах телевизоров, блистать дорогими украшениями и ездить на автомобилях ценой в трехкомнатную квартиру в центре?
В конце концов, можно было попросить денег, у Клары их много. Слишком много для одной везучей сучки.
Сам я отчетливо понимал, что это было помутнение рассудка. Истерзанная скитаниями, травлей детей, как часто поступают с новенькими, потерей дорогих и близких ей людей, все это сыграло немалую роль в идее, которая зрела и культивировалась в больном мозгу Надежды. Найти, попросить, умолять, подменить, в конце концов.
— Чем я хуже её? — Надя крутанулась перед зеркалом, оправляя уже не слишком опрятный костюм. — Загар разве что не тот, но ничего, наверстаю. Неделя солярия вполне может поправить ситуацию, но сначала надо добраться до Питера, изучить все подходы, и только после этого нанести удар.
Это только первая идея сумасшедшего поистине безумна. Осмыслил её, оформил — и готово. Дальнейшие же действия весьма логичны, верны и не отдают ни каплей помешательства. Сухой расчет, выгода, планирование.
