— А что ему говорить, он в тот день с перепоя маялся, у
Зинки выпить просил, а она ни в какую и бабам наливать ему не велела. А кто ж с
его Зинкой свяжется, вот и не наливали. Вовка исчез, а к вечеру Люська пошла в
часовню свечку задуть, боимся, не сгорела бы часовня, на ночь запираем и огонь
гасим, а кружки нет. Там было-то двенадцать рублей. Татарин и спер. Он один у нас
басурман, опять же здорово мучился. Но икону Вова не брал, зачем ему икона? И
пропала она вечером, а он вечером у кума был и вернулся только к утру. Икона
чудотворная, от дедов-прадедов, а как пропала, так не стало порядка. С болота
вой идет, люди огни видели…
— И на старой мельнице ночами светится, — кивнула
Валентина. — Своими глазами видела, малюсенький огонек, и вроде кто шепчет
что-то.
— А где эта мельница? — насторожилась Женька.
— За деревней, прямо на реке, километра полтора отсюда.
Посмотреть хотите?
— Надо бы взглянуть, — пожала Женька плечами. Мы
еще немного поговорили… Тут к одной из сидевших женщин подошла собачонка,
пятнистая дворняжка, ткнулась носом в ее руку, устраиваясь рядом, а я спросила:
— У кого в деревне большая собака? Серая или черная.
Лохматая, вроде кавказца.
Женщины в недоумении переглянулись.
— У наших одни дворняжки, больших собак никто не
держит.
— Как же так, — не поверила я, — мы ночью
видели…
— Может, прибежала откуда? — пожали плечами
женщины. — Хотя вряд ли…
— Зимой Зинкину собаку задрали, — напомнила
Валентина, — говорили, волк.
— Для волка слишком крупный, — вслух подумала я,
хотя, если честно, имела весьма смутное представление о волках. Тут я обратила
внимание, что Иван Бородин, до того момента устроившийся в сторонке прямо на
земле, жующий какую-то травинку и не обращавший внимания на наш разговор, вдруг
насторожился.
Уставился на меня, приоткрыв рот, вроде бы даже испуганно.
— Это не собака, — заявил он, — оборотень. Он
с болота ходит, кувырк через голову — и поминай как звали. Я его чуть не
выследил, но он бегает быстро. А на болото идти за ним страшно, надо здесь
ловить.
Мы некоторое время молчали, переваривая информацию, затем
Валентина сказала, махнув рукой и обращаясь к Ивану:
— Да будет тебе…
А у меня возникла настоятельная потребность прогуляться. Мы
с Женькой направились по деревенской улице, и Иван с нами.
Никого из жителей мы больше не встретили, поднялись на
пригорок и оказались возле небольшой часовни. Сообразив, куда мы идем, наш
сопровождающий исчез, не говоря ни слова.
Часовня была деревянной, увенчана луковицей, выкрашенной в
голубой цвет. Двустворчатая дверь заперта на задвижку. Оглядевшись и никого не
обнаружив поблизости, мы открыли дверь и заглянули в часовню. Если честно, в
ней не было ничего интересного: ниша, должно быть, предназначенная для иконы,
ныне пустовала, лампадка, большой подсвечник, две стеклянные вазы, на полу
половичок в пеструю полоску. Без иконы часовня выглядела сиротливо. Мы дружно
вздохнули, заперли дверь и устроились в трех шагах на зеленой травке.
— Что скажешь? — спросила Женька.
— Икону свистнул кто-то из приезжих. Свои вряд ли бы
рискнули, секреты здесь не держатся, а за чудотворную икону могут и по шапке
дать.
— Ага, — вяло согласилась подружка. — А в
остальном?
— Что ты имеешь в виду? — удивилась я.
— Разгул нечистой силы, естественно, — сказала
она, даже не улыбнувшись.
— С нашей хозяйкой все ясно, — ответила я. —
Батюшка прав, подрыв экономики, то бишь госмонополии на водку, свое дело
сделал: Августа Поликарповна предалась фантазиям. Вова Татарин тоже всегда
пьян, как и Василий.
— Но прочие бабки на запойных не похожи, —
задумчиво произнесла Женька, оглядываясь.
— Ну и что? Люди живут без электричества, места глухие…
только не говори, что ты веришь во всю эту чепуху… Кукуй по болоту водит… надо
же придумать такое. Могли бы назвать его как-то поприличнее.
— Да, имя у чертовщины не впечатляет, фольклор здесь
еще в цене, это ясно. Давай прикинем, что мы имеем. Есть деревня, довольно
интересно расположенная, есть болото, на котором остров, с некоторых пор
труднодоступный.
На болоте и в старой мельнице видят огни, а началось все это
примерно в одно время с исчезновением чудотворной иконы.
— Это за уши притянуто, — возмутилась я. — Не
можешь же ты всерьез решить, что здесь замешано нечто потустороннее. Я понимаю
твое желание наскрести материала хоть на крошечную заметку, но Кукуй — это
неприлично. Из-за него не стоило тащиться за полторы сотни километров. Напиши о
бедственном положении сельчан, оставшихся без света. В конце концов, попытайся
добиться, чтоб эти братья Симаковы понесли заслуженную кару… Слушай, я так и не
поняла, зачем им понадобилось провода срезать?
— Ты, Анфиса, совершенно темная, — вздохнула
подружка. — Провода — это цветмет, денег стоит. Сдали во вторсырье…
— Но ведь люди, которые у них вторсырье принимали,
должны были видеть, что берут…
— Анфиса, не тревожь меня, — взмолилась
Женька. — Ты словно первый день на свете живешь. Конечно, видели и
наверняка знали или догадывались, что цветмет свистнули. Ну и что? Им на это
начихать.
— Вот об этом и напиши, — возмутилась я.
— Об этом никому не интересно, это и так все
знают, — вздохнула Женька.
— Давай вернемся к нашим баранам, то есть к Кукую. Ты
веришь, что в Липатове что-то происходит?
— Я тебе уже сказала, твой дурацкий Кукуй никуда не
годится. Даже для детских сказок.
— А собака? — покусав губу, спросила Женька.
— Какая собака?
— Про которую ты сама спрашивала.
— Ты же слышала, собака могла прибежать из другой
деревни.
— Через болото?
— Может, здесь еще дороги есть, мы же не спрашивали.
Точно есть, раз Вова Татарин к куму на мотоцикле ездил, выходит, и собачка
вполне могла…
Женя, надо искать лодку и возвращаться. Желательно до
темноты.
— Значит, ты считаешь, ничего здесь нет?
— В смысле чертовщины? Конечно. И ты так считаешь,
просто злишь меня и валяешь дурака.
