— Августа Поликарповна говорит, вы всю округу хорошо
знаете?
— Знаю, — порадовал он.
— и болота?
— И болота.
— И на острове были?
— На острове давно не был. Хоть Иван Иваныч и
уговаривает, но не пойду.
— Почему? — насторожилась Женька.
— Там Кукуй поселился, — совершенно серьезно
ответил Вова.
От такого ответа мы малость оторопели, я продолжала
пребывать в недоумении, а Женька быстро очухалась и спросила:
— Какой Кукуй?
— Обыкновенный. Он не хочет, чтоб люди на остров шли.
Кто идет, того в трясину заманивает. Оттого и гибнут. Небось слыхали, сколько у
нас народу пропало? А все оттого, что на остров шли, а я предупреждал: нельзя.
— Этот Кукуй, он кто вообще такой? — подозревая
подвох, продолжала расспрашивать Женька. — То есть к какой религии он
относится?
Вова задумался, но ненадолго.
— Кукуй, он и есть Кукуй, а к чему относится, я вам не
скажу, сам не знаю. Он очень древний, раньше Христа и Магомета, и вообще был
здесь раньше, чем сюда люди пришли. Так Иван Иваныч говорил. Он где-то в
книжках читал. А тесть, когда жив был, имел свои приметы, — глянет
утречком в сторону болота и скажет: «Сегодня туда нельзя, Кукуй не хочет», а в
другой день можно. Меня тоже кое-чему научил. И я вам скажу: на болото никак
нельзя. Кукуй не хочет. Слышь, Августа, вчера возвращаюсь на мотоцикле,
стемнело, гляжу, а на острове огонь, махонький, но я углядел, и что ты думаешь,
как пошло меня водить, три раза к Марьиной горе возвращался.
— Ничего удивительного, — пожала плечами тетка
Августа.
— Да уж. — Все дружно вздохнули, но я рассказом
Вовы не прониклась, и никакой Кукуй на меня ни малейшего впечатления не
произвел. Может быть, потому, что за окном уже вовсю жарило солнце и всякой
нелепице там не было места.
— Спасибо за завтрак, — сказала Женька,
поднимаясь, и я встала вслед за ней. — Пойдем по деревне пройдемся,
поговорим с жителями.
— Пройдитесь, — кивнула Августа, — только к
Верке не ходите, она через дом живет по нашей стороне, уж до чего язык у бабы
поганый… не передать.
— Поблагодарив за напутствие, мы покинули дом, правда,
перед этим затащили чемодан в сенник, переоделись и привели себя в порядок.
Иван Бородин, поджидавший нас на крыльце, увязался с нами.
Не успели мы сделать и десяти шагов, как заметили группу женщин, они сидели на
скамейке возле соседнего дома и что-то горячо обсуждали. Мы приблизились,
разговоры разом стихли, все четверо выжидающе смотрели на нас, мы
поздоровались, нам вразнобой ответили, и женщина лет шестидесяти в белом
платочке, спросила:
— Это вы из газеты?
— Мы, — покаялась Женька.
— Насчет электричества?
— И насчет электричества тоже. Как у вас вообще дела в
деревне?
Женщины сдвинулись на широкой лавке, давая нам место, и та,
что в белом платочке, заговорила:
— Без света сидим. Симаковы, два брата, провода
срезали, четыре пролета. Это ж в какие деньжищи нам встанет свет провести,
страх подумать. А Симаковым хоть бы что, ничего не докажешь, хоть и точно
знаем, что они.
— Зачем они провода срезали? — встряла я и
удостоилась изумленных взглядов.
— Как зачем? Оба пьяницы, нигде не работают. А нам
теперь что делать?
Участковый говорит, свет нам провести обязаны, только я в
это не верю. У местного начальства денег нет, вот и выйдет сказка про белого
бычка. Вы уж в газете напишите про нашу беду, может, тогда обратят внимание.
— Обязательно напишем, — кивнула Женька. — А
вот Августа Поликарповна утверждает, что в вашей деревне, кроме отсутствия
электричества, происходит много чего нехорошего.
— Это про нечисть, что ли? — хмыкнула женщина в
платке. — Гутька с утра опохмеляться начинает, а как у Васьки жена померла
и он к Гутьке, считай, перебрался, так они вовсе не просыхают, вот и гоняют
чертей. А еще Иван Иваныч сказки рассказывает. В том году внучке моей таких
страстей наплел, она из дома выйти боялась. А ведь взрослый человек. Нехорошо
это…
— А кроме рассказов, ничего не беспокоит? —
нахмурилась Женька.
— Как же, вон у Валентины ложки украли. Кто-то в дом
влез, пока она в огороде была, и ложки утащил.
— Ложки? — не поняла я.
— Ага, — кивнула женщина в синем рабочем
халате. — Серебряные, от мамы достались. Надо было их Симке отдать,
дочери. А я не сообразила, теперь вот нет ложек. Две штуки, маленькие такие,
красивые, и Иван Иваныч говорил, чистое серебро… этот… антиквар… Больших денег
стоили.
— Кого-нибудь из местных подозреваете? Или в деревне
чужие были?
— Кого ж подозревать, кто в окошко полезет? —
вздохнула Валентина. — На детей подумать, так в деревне один ребятенок,
вон Ванька, а на что ему ложки?
Сказала участковому, он только рукой махнул, говорит, ищи
лучше. Может, и впрямь куда сама засунула да и забыла.
Рассказ о ложках на Женьку никакого впечатления не произвел,
и она вновь подступила с расспросами.
— А люди на болотах действительно пропадают?
— Это точно, — кивнули все четверо. — На
болотах нечисто. Как не пойдешь за ягодой, так непременно водить начинает. И
водит, и водит, я один раз уж решила, все, сгину в болотине, не знаю, как и
выбралась.
— Водит, — согласились остальные женщины, — а
раньше дети по вешкам ходили, и ничего. Редко-редко кто пожалуется, а теперь и
мы не ходим, боимся.
За деревней ягод наберешь, а чтоб на остров — ни-ни.
— А кто водит? — нахмурилась я.
Женщины пожали плечами.
— Как ни назови… у нас говорят Кукуй… — Я невольно
поморщилась, ну вот, пожалуйста, опять Кукуй этот глупый. — Как люди
пропадать стали, мы и вовсе туда ни ногой. Участковый пошел проверить, да
только чудом не погиб.
Обратились к батюшке, в том году крестным ходом вокруг
деревни ходили, не помогло. Отец Сергей говорит, это вам наказание за то, что
часовню ограбили, за чудотворную икону и кружку. Наверное, так и есть.
— Деньги из кружки Вова Татарин взял, — вздохнула
одна из женщин, — ему на чекушку не хватало.
— Это он сказал? — заинтересовалась Женька.
