Ежи отправил, наконец, финальную версию доклада на принтер, поднялся и подошёл к окну. С восьмидесятого, последнего, этажа главного корпуса Института ночной Рексополис смотрелся огромной и нарядной, переливающейся огнями ёлочной гирляндой. За последний десяток лет город разросся, чему немало способствовала деятельность нынешнего мэра, Институт тоже разросся и, в основном, вверх – свечи новых корпусов крышами царапали небо. И тоже во многом благодаря пожертвованиям горожан в ходе организованной мэром благотворительной кампании. В том числе благодаря пожертвованиям от него лично.
Несмотря на всё это, признательности к господину Карлу Цмыгу Ежи не питал. Симпатии не питал также, а от званых банкетов в резиденции мэра старался отнекаться. Коренастый, моложавый, с бритой головой и свороченным на сторону носом Цмыг ассоциировался у Ежи с бандитом, и не столько благодаря внешности, сколько из-за слухов, которые упорно о нём ходили, педалировались в независимой прессе, на телевизионных каналах и на сайтах сети Интернет. Дыма без огня не бывает, рассуждал Ежи, пробегая глазами очередную статью с прозрачными намёками о причастности мэра к доходам от наркобизнеса.
Хармонт, в отличие от процветающего Рексополиса, за последние годы захирел и стал пользоваться дурной славой. Селиться в Хармонте предпочитали теперь в основном отчаянные головы или те, у кого были неприятности с законом. Множество раз Ежи предлагал брату перебраться из Хармонта в Рексополис, и множество раз Ян отказывался. Впрочем, по части неприятностей с законом Ян мог бы дать фору кому угодно. За последние тринадцать лет он умудрился дважды отсидеть за сталкерство, и это когда сталкеров-то практически не осталось.
Ежи вспомнил историю две тысячи второго года и невольно покраснел – было в ней немало его вины. Фактически, это он отправил тогда Яна в Зону проверять так и оставшуюся недоказанной гипотезу. Конечно, о том, что брат умудрится вынести оттуда «смерть-лампу» и попасться с поличным, Ежи знать не мог. Однако мог бы предугадать. Ян, как был, так и остался сталкером – уголовником, живущим с криминальных доходов от торговли хабаром. Тогдашняя история едва не стоила Ежи карьеры. На суде брат заявил, что «рачий глаз» он украл, взломав лабораторный сейф, и тем самым разом добавил полгода к сроку. Ежи тем не менее припаяли служебную халатность и неполное соответствие. Он сам не знал, как получилось, что дело неожиданно рассосалось, и его вместо увольнения перевели в Рексополис и назначили руководителем перспективной темы. Иначе как везением объяснить случившееся Ежи не мог.
«Рачий глаз», впрочем, из его ведения изъяли, подвергли вялым экспериментам, результаты которых были признаны бесперспективными и списаны в архив. Вышедший из тюрьмы после трехлетней отсидки Ян нового «объекта 132-С» в Зоне не нашёл, зато нашёл там два фунта «ведьминого студня», которые и вынес в керамическом контейнере, чтобы снова загреметь на три года. Ежи вспомнил, как приехал тогда к подурневшей, осунувшейся Саже и привёз деньги, и как та плакала, закрыв руками лицо, а семилетние близнецы Гуталин и Беляна жались к матери и угрюмо молчали. Дети у Яна с Сажей родились не только разнополые, но и разноцветные – очередной несомненный выверт Зоны, забавляющейся экспериментами на потомках сталкеров. Были оба племянника немногословны, угрюмы, а Гуталин ещё и вымахал к десяти годам ростом с мать и одной левой легко клал дядю Ежи на лопатки.
Надо бы съездить на выходных, подумал Ежи, навестить брата, а то с этой конференцией когда ещё он соберётся. До Хармонта было два часа езды, но выбирался туда Ежи редко и всегда один – Мелисса сказала, что родственные отношения с уголовником поддерживать не намерена. И была, конечно, права – ей хватает отношений с другим уголовником, хотя и служебных. Ежи внезапно стало стыдно – они с Яном с каждым годом отдалялись друг от друга, он мог бы быть более внимательным, и занятость на работе никакое не оправдание.
Никуда Ежи на выходных не поехал, потому что в пятницу началась вдруг внеплановая проверка отчётности, в Институт нагрянула бригада аудиторов, и действия этой бригады по степени вложенного идиотизма превосходили даже эффект от многочисленных запрещающих формуляров, разработанных институтской охраной. Ежи влетело за несоблюдение режима секретности, за перерасход отпущенных на эксперименты средств и за скандал, связанный с беременностью незамужней секретарши шефа. К беременности никакого отношения Ежи не имел, но девице почему-то пришло в голову на должность подозреваемого в будущем счастливом отцовстве назначить в числе прочих и его. В результате к вечеру воскресенья, когда аудиторы наконец убрались, Ежи чувствовал себя разбитым, вымотанным и невинно пострадавшим.
Двадцатитрехлетняя хорошенькая Кэти, приходящая домработница, заварила чай с брусникой и нацедила в рюмку коньяку. В последние годы Ежи пристрастился к ночным колпачкам и уверял, что эту привычку унаследовал от Валентина, не генетически, а по сродству душ. Кэти работала у них вот уже шестой месяц. Это был большой срок, потому что Мелисса обнаружила у себя крайнюю нетерпимость к домашней прислуге и увольняла приходящих девушек за мельчайшую провинность. Робкие попытки Ежи протестовать пресекались на корню. Он подозревал, что причиной тому ревность, хотя за тринадцать лет супружества жене ни разу не изменил и встреч на стороне не искал. К оказавшимся свойственными Мелиссе независимости и скрытности Ежи понемногу привык, как до этого привык к практичности. К постоянному её отсутствию привыкнуть было сложнее, но Ежи терпел – жену он любил и был согласен принимать такой, какая она есть.
– Доктор Пильман.
Ежи запил коньяк брусничным чаем и поднял взгляд на домработницу. Кэти стояла на пороге, сцепив перед собой руки и глядя в пол, так что хорошенькое курносое личико было наполовину скрыто упавшей на глаза вороной чёлкой.
– Слушаю вас, – отозвался Ежи.
– Я вам совсем не нравлюсь, доктор Пильман?
Ежи сморгнул. От расторопной, скромной и молчаливой Кэти он этого вопроса совершенно не ожидал.
– В каком смысле? – на всякий случай уточнил он.
– В том самом.
Ежи замялся. Обижать девушку ему совершенно не хотелось.
– У меня есть жена, Кэти, – мягко сказал он.
– Жена? – Кэти вскинула на Ежи глаза. – Про которую полгорода говорит… – она зарделась, осеклась и смолкла.
– Что именно говорит?
– Будто вы сами не знаете, доктор.
Ежи рассеянно повертел в руках авторучку. Газетные статейки, в которых наглые репортёры намекали на давнюю связь его жены с Карлом Цмыгом, он читал. И, в отличие от тех, что касались наркобизнеса, ни на грош им не верил. Идея представить Мелиссу с Карлом или с кем бы то ни было попросту не приходила Ежи в голову, а насчёт того, что в политике все средства хороши, он слыхал неоднократно.
– Не стоит обращать внимания на досужие сплетни, – сказал Ежи. – Мало ли про кого что говорят.
Кэти смущённо переступила с ноги на ногу.
– Я думала, вам это безразлично, доктор Пильман, – неуверенно проговорила она. – В конце концов, есть мужья, получающие удовольствие от того, что жена путается с кем ни попадя. Я фильм недавно смотрела…
