Теперь эта обязанность была возложена на Казанский метрополитен. Конечно, называть станционную коробку, закопанную под землю, деревней было сложно, поэтому жители называли свою станцию не Авиастроительной, а авыл, чтобы помнить о своих корнях, ведь с татарского авыл так и переводилось – «деревня».
Жизнь в авыле
[19]
крутилась на своих проржавевших шестеренках, отличаясь своей простотой от более обеспеченных станций. Главой здесь реально был не управляющий, а народ. Разношерстное, на первый взгляд, сообщество людей основную часть времени достаточно хаотично разбиралось со своими частными делами. Но как только дело доходило до сложной ситуации, затрагивавшей хотя бы одного участника этого сколоченного из людей сообщества, никому было не наплевать. Если кто-то из жителей станции умирал, образовавшуюся рану на теле сообщества зализывали всей гурьбой. Праздничные события, будь то чей-то день рождения или что-то еще, тоже отмечали всей станцией. Это был один слаженный механизм, который зачастую, благодаря лишь инстинктам, принимал верные решения, причем как позитивные, так и не очень.
На памяти самого Тагира был случай, который он не сразу воспринял правильно. Он тогда только-только заехал на станцию со своей семьей…
Зимнее время – самый сложный период для всех станций. Но для Авиастроительной зима – это двойное испытание. Очень часто корма, заготовленного для баранов весной, не хватало на весь период. Поэтому одним жителям станции приходилось забивать голодных баранов и распределять мясо на оставшийся период, а другим подниматься на поверхность в поисках хоть какой-то пищи. На поверхность деревенские поднимались целыми семьями, надеясь в основном на себя и на помощь Всевышнего. Какие-то семьи возвращались, а какие-то нет, жертвуя собой ради жизни станции. Из одной такой вылазки одна из семей вернулась не в полном составе.
Тагир хорошо помнил тот день. Его семью уже расселили в свободной юрте и назначили в группу, которая занималась заготовкой мяса. Он резал баранов быстро, технично, чтобы те не мучились, за что и получил одобрение от новых соплеменников. И вот в тот момент, когда он разделывал очередную тушу, на станции поднялся крик.
Взобравшись на платформу, Тагир увидел, что деревенские окружили нескольких людей. Втиснувшись в балаболящую толпу, он разглядел женщину. На ней не было лица. Ее конечности были обморожены, о чем красноречиво говорили до иссиня-черные пальцы на руках и ногах. Несчастная сжимала тонкую веревку, которая изрезала ее ладони, покрыв их коркой замерзшей крови. Тагир проследил за концом веревки, привязанной к самодельным санкам. На них возлежали два тела: взрослого мужчины и ребенка. Должно быть, то были ее муж и сын. Мальчик уже умер – об этом говорила его побледневшая кожа и остекленевшие глаза, которые до сих пор были открыты, – а вот мужчина был еще жив. Однако он явно был не в состоянии не только пошевелиться, но и даже издать звук, и безвольно свесился с края санок.
Сначала жители станции предположили, что на семью напал неизвестный доселе монстр. Но единственным монстром в этой истории оказался муж женщины, который распластался на санках. Он был мертвецки пьян. Как оказалось, на поверхности семья наткнулась на некий склад, в котором из съестного стояли лишь ящики с прозрачной жидкостью. «Это водка! – кричал радостно муж. – Водка! Теперь не замерзнем!» – рассказывала женщина. Дорвавшись до горячительного «деликатеса», мужчина, не долго думая, вскрыл бутылку и приложился к ней, вливая в себя жидкость прямо из горла. На второй вскрытой бутылке его разум настолько помутнел, что он отказался возвращаться на станцию, не понимая точно, как оставить залежи этого сокровища. Женщина пыталась привести мужа в чувства, но ни плач ребенка, ни ее укоры не могли разъединить его с неожиданно приобретенным богатством. Только когда тот отключился, жена погрузила его на сани и вместе с сыном потащила к станции.
Поднявшаяся метель превратила путь женщины и ребенка в семь кругов замерзшего ада, который они все же преодолели. Уже на подступах к станции мальчишка рухнул без сознания. Женщина погрузила его на сани так же, как и мужа, и потащила эту непосильную ношу на себе. Пока несчастная рассказывала все это жителям Авиастроительной, Тагир обратил внимание на то, что она до сих пор не понимает: ее сын замерз… насмерть… Она все причитала, что сыночка нужно разбудить и накормить, но никто не собирался этого делать.
Реакция жителей станции, того самого слаженного организма, коим они становились при виде проблемы, была молниеносной. Пока женщину уводили отогреваться, двое крепких парней схватили нерадивого пьяницу за замерзшие уши и поставили на колени. Поочередно нанося полновесные удары кулаками в посиневшее лицо, словно в бубен, парни громко и четко проговаривали, за что этот мужчина получал такое наказание.
Тагир был в шоке. Вместо того чтобы оказывать первую помощь, пострадавшего, обмороженного человека избивали! На остальных станциях жители боролись за любую жизнь, даже такую никчёмную. Но «деревенские» были не такими – они беспощадно удаляли сгнивший винт из своего слаженного механизма. Когда парни закончили, Тагир было вздохнул, но жители не остановились. Свежие экзекуторы сменили уставших, и избиение продолжилось. И продолжалось до тех пор, пока пьяный мужчина не рухнул на пол станции замертво.
Похоронили его так же, как и любого другого, ничем не провинившегося жителя Авиастроительной, рядом погибшим по его вине сыном. Тагир долго не мог понять, почему «деревенские» поступили именно так. Лишь со временем до него стало доходить, что таким образом они заботились о жизни своего общества – не прощая ни единой оплошности, но беря под опеку всех, у кого не оставалось ничего. Кроме того, показательная казнь была ярким примером того, как остальным не нужно было поступать, живя на Авиастроительной…
Отогнав от себя мрачные воспоминания, Тагир снова обратился к посланнику султана:
– Так что можешь считать, что не зря преодолел такое расстояние, чтобы добраться до нас, – он поднял вверх указательный палец и улыбнулся. – Буквально за один присест и горку бараньего помета, ты узнал суть нашей жизни! Кстати, может, расскажешь мне, зачем это я нашему султану понадобился? Что? В султанате не все спокойно? Так я тебе скажу – сейчас нигде не спокойно.
– Султан сам тебе все расскажет…
Тагир не сразу заметил, что Тимур стоял уже в стороне и, попрощавшись кивком, быстро направился в глубь станции.
– Ме-е-е!
Баран снова вылупил глазенки на Тагира, ожидая очередной порции угощения.
– Вот, и я о том же. Странный он парень…
* * *
Она спала.
Тагир наблюдал за своей дочерью еще какое-то время, чтобы убедиться, что ей не станет плохо и она не проснется до его отправления. Сердце провалилось куда-то вниз, как только он осознал, что ему придется на какое-то время покинуть Камилю.
Утро выдалось, как обычно, спокойным, правда, немного более шумным. Оттого, что основную часть людей с Яшьлека переселили на Северный вокзал и Авиастроительную, на последней стало тесновато и душно. Впрочем, «деревенские» не особо протестовали – лишние руки в хозяйстве всегда пригодятся…
