Никакого провала не было и в помине. Вместо него темнело большое, почти правильной круглой формы озеро. Подземелья живут своей жизнью. В течение сотни лет эта исполинская шахта мало-помалу заполнялась водой. Страшно подумать, какая здесь глубина. Я поднял взгляд повыше.
По краю каверны шел карниз — неровный и усеянный отколовшимися от невидимого свода каменными глыбами, но достаточно широкий, чтобы по нему можно было без опаски пройти.
Всё верно, пройти можно — хотя камней нападало изрядно. Помнится, в дневнике было ещё что-то про водопад, но я не слышал никаких звуков, кроме собственного дыхания. Ладно, здесь я пройду, ничего сложного. Другое дело, что большую часть пути спрятаться, по сути, негде — если в пещерах я мог укрыться за сталагмитами, то здесь стану ходячей мишенью… Я поднял лампу повыше. Крохотная, по масштабам пещеры, искорка не могла разогнать вечную ночь подземелья. Жутковатое местечко — хотя пещеры в принципе не слишком-то уютны… Казалось, сам воздух здесь давит на плечи, пригибая к земле.
Ещё одна мысль не давала покоя. Где-то впереди почти наверняка ошивались Тремор и его подельник. Вполне возможно, что к ним присоединилась и Лереа — великанша вполне могла обогнать меня; судя по всему, шайка «зимних убийц» знала эти подземелья неплохо. Хеллисентис с телохранителем и господин Икс тоже должны были находиться поблизости: если верить дневнику, до золотой жилы оставалось всего ничего. Не говоря уже о моих компаньонах… И тем не менее — я до сих пор не слышал ни звука. Куда все пропали? Я усмехнулся. Стоя здесь, я этого точно не узнаю. Пора начинать восхождение.
* * *
Мне повезло — как везло, в общем, уже не раз в этом нелепом, кошмарном, вымотавшем всю душу деле. Никто не соблазнился возможностью пострелять по освещенной мишени; никто не выскочил, размахивая заточенным железом, из темноты. По мере того, как я поднимался наверх, становилось холоднее. Русло подземной реки оказалось пересохшим, и я немного приободрился: карабкаться по скользким камням сквозь водопад мне совсем не улыбалось…
Узкий ход был наполовину завален каменными обломками. В одном месте мне пришлось пробираться на четвереньках, лишь самую малость не задевая макушкой растрескавшиеся глыбы. Очень неприятное ощущение…
Золотая жила открылась взгляду неожиданно: змеящаяся полоса пролегала примерно на уровне моих глаз. Она и впрямь чем-то напоминала молнию, застывшую среди каменных туч. В других обстоятельствах я бы рассмотрел её как следует, может даже, попытался бы отковырнуть кусочек-другой (я не святой), но сейчас просто бросил мимолетный взгляд. То, что нависало над головой и то, что скрывала темнота за пределами освещенного участка, волновало меня куда больше. Старина Даго уже вовсю должен долбить здесь породу; что же помешало ему? Завал наконец кончился: я смог распрямить спину.
Это место было в каком-то смысле пределом, границей. До сих пор я хотя бы приблизительно знал, что меня ожидает; теперь же впереди была полная неизвестность. Что ж, посмотрим. Этот, последний тоннель имел небольшой подъем. Поначалу он был почти незаметен, но вскоре я ощутил, что идти сделалось тяжелее. А потом впереди забрезжило слабое мерцание.
Оно было холодным, голубоватым — явно не лампа и не факел, больше похоже на свет очень пасмурного дня… Неужели выход?! Вскоре мой фонарь сделался ни к чему. Я затушил фитиль. Керосин надо экономить. Тоннель заканчивался обширной пещерой. Я вышел на середину и остановился.
С трех сторон меня окружал камень; четвертая была полупрозрачной. Один из бесчисленных языков глетчера, берущего начало в вечных снегах высокогорья, закупоривал проход. Сверху, между потолком пещеры и льдом, оставалась узкая щель — именно оттуда сочился свежий воздух и пробивался свет. Рыжеватый конус возле большого камня — когда-то он был пирамидой мушкетов, теперь поросших пушистой ржавчиной. Полуистлевшие холщовые ранцы, ящики с какой-то армейской справой, бочонки, кожаные бурдюки — всё аккуратно уложено или составлено вдоль стен. В голубовато-серой полупрозрачной толще что-то темнело. Я подошел ближе.
…Они все были здесь. Полсотни, если не больше, фрогов, облаченных в старинные одежды. Я мог различить суровые, мужественные лица «непримиримых» — лики воинов, солдат и командиров последней из армий Конфедерации Хрустальных Гор. Вмороженные в лёд, неподвижные, спящие тем глубочайшим сном без сновидений, в котором отличие от истинной смерти есть всего лишь вопрос метафизики…
Почему я не понял этого раньше? Что останавливало меня — останавливало буквально в полушаге от простой, даже примитивной догадки? Быть может, именно её примитивность? Фроги погружаются в зимнюю спячку каждый год. Это так же естественно, как и то, что они едят или пьют. Даже распоследний нищий может лечь в наполненную водой яму и дождаться, покуда холод не скует его члены — чтобы вернуться к своим печалям и хлопотам, когда весеннее тепло растопит лёд… Но что будет там, где лед не тает? Там, где поверх старой корки нарастают всё новые и новые слои; где даже солнце летнего полудня неспособно вызволить спящих из ледяного плена?
Тремор, Лереа, старый Шу… Они вовсе не были семейкой психопатов-убийц или членами какой-то изуверской секты, как я посчитал сначала; хотя и жажда убийства, и жестокость были присущи им в полной мере. Последние конфедераты, возвращенные к жизни неведомой силой спустя добрую сотню лет… Что они чувствовали? Почему стали убивать — и не где-нибудь, а в столице, за многие тысячи километров отсюда? Откуда эта жуткая, иррациональная ненависть к погруженным в криобиоз — ведь и сами они не так давно пребывали в подобном состоянии…
Я подошел к ледяной стене вплотную. Конфедераты явно готовились к ледяному сну; он не застал их врасплох, изнемогших от истощения. Крупные, широкоплечие горцы, ветераны, многие — в расцвете сил, хоть война и оставила на них печать лишений и застарелой усталости… И потом, фроги не спят стоя. Кто-то выстроил это воинство на последний парад — выстроил, наверное, уже после того, как мороз превратил их тела в подобие камня…
Но я же помню дневник — подлинные, как теперь выяснилось, записки генерала «непримиримых»… Они вовсе не собирались оставаться здесь навечно! Шу рассчитывал перевалить через горы, перезимовать в одной из незаселенных долин… Что помешало им?
Я не слышал ни звука, но что-то всё-таки заставило меня обернуться. Тремор преодолел уже половину пещеры. Ступни ног он обмотал в несколько слоёв каким-то тряпьём — отчего шаги сделались совершенно бесшумными. Очередная военная хитрость… Нет, не очередная — последняя. В руке конфедерата был тяжелый клинок — весь изъеденный ржавчиной, но тем не менее вполне способный раскроить мне голову. Я поднял пистолет. На его физиономии возникла кривая ухмылка.
— Как меняется мир, если смотришь на него поверх ствола, верно, Монтескрипт? Всё сразу становится проще… Ну, что же ты ждешь?
Я молчал. Действительно, что мешает мне спустить курок? Я вовсе не собирался оставлять его в живых. Он причинил мне страшную боль, убив Эльзу; он готов был прикончить меня здесь и сейчас — да и прикончил бы, если б не моя интуиция… Так почему я медлю, вместо того, чтобы просто, без затей прострелить его голову? Почему это кажется мне чем-то… Неправильным? Слишком уж легкая будет смерть для такого, как он!
