Мужчина кивнул, широко раскрыв рот.
— Спасибо, буду закрывать.
Дуг сел в «Каприс» и поехал вниз по склону.
Услышав стук в дверь, Криста пошла открывать, в чем была: в майке, рабочих штанах и пушистых тапочках. Она выпрямилась от удивления и посмотрела за спину Дуга, как будто ожидала увидеть еще кого-то.
— Что случилось?
Дуг пожал плечами, сам до конца не понимая, что же случилось.
— Да ничего.
Она сделала шаг в сторону, он вошел. Шайн, пристегнутая к своему липкому высокому стульчику в столовой, разбирала косу сыра на отдельные белые нитки. Раздавленный окурок в стоявшей на столе пепельнице еще дымился.
— Кажется, я проголодался, — заметил Дуг.
Криста ушла в кухню, а он опустился на стул возле стола, почувствовав, что к девяти вечера успел утомиться. Гибкие пальчики Шайн расплетали сыр, в ее близко посаженных глазах читалась тупая сосредоточенность, вялые губки складывались в ровную линию. С минуту в кухне гудела микроволновка, потом пропищала и умолкла.
— Я уезжаю, — бросил Дуг в кухню.
Тишина. Мягкие тапочки Кристы снова зашуршали по полу. Хлопнула дверца микроволновки.
— Ты вляпался в неприятности?
Дуг покачал головой, хотя она и не видела его.
— Не больше, чем обычно.
Открылся ящик, звякнули столовые приборы.
— Это из-за шухера в Городе?
Криста вернулась в комнату. Она была в курсе всех дел, и это раздражало Дуга. Джем слишком много ей рассказывал.
— А ты что об этом знаешь?
Криста поставила перед ним тарелку с курицей в сливочном соусе, над которой понимался пар. Положила вилку и нож. Густой соус был усеян кусками белого мяса. Но Дугу в тот момент что угодно показалось бы аппетитным.
Криста подняла нитку сыра со столика Шайн и покачала ею у губ дочери, словно птица-мать, раздобывшая червяка. Шайн не разомкнула губ, тогда Криста насильно запихала сыр ей в рот, но он тут же выпал обратно на стол. Криста сдалась и, поджав ногу, присела напротив Дуга.
— Когда вернешься?
Пар поднимался над тарелкой, словно завеса между ними. Дуг покачал головой.
Она смотрела на него пристально и с опасением.
— Это из-за ваших с Джемом дел?
У нее за спиной Шайн почти внятно произнесла: «Шеммммм».
— Типа того, — уклончиво ответил Дуг.
— Он знает?
— Возможно. — Дуг взял вилку и проверил, чистая ли она. — Я последний раз пойду у него на поводу. Можешь ему это передать от меня.
Криста кивнула.
— А потом?
Тонкая деревянная ручка ножа покрылась трещинами, проржавевшее лезвие болталось туда-сюда.
— Ты же знаешь, я всегда за ним присматривал.
— Только тебе это и было под силу.
— Да, но с меня хватит. Он хочет попытать счастье на одном крупном деле. Я пойду с ним. И уж пусть сам решает, завязывать потом или нет.
Криста напряглась, видя, что Дуг не шутит.
— Куда поедешь?
— Пока не знаю.
— Она с тобой едет?
Дуг почти донес вилку до рта. Но опустил ее, выдерживая прямой взгляд Кристы. Шайн одну за другой бросала нитки сыра на пыльный пол, а взгляд ее матери становился все более яростным, словно внутренний вопль брошенной женщины.
43. Цветочник
Глоунси вдруг понял, что ему напоминает холодильное помещение в лавке Цветочника — хранилище в банке. Комната в комнате. Толстая дверь с петлей для замка. И тишина внутри. Но вместо стопок купюр на полках лежали букеты цветов.
Почему цветочный магазин? Глоунси впервые задался этим вопросом. Почему не табачная лавка и не кулинария? Магазин на Главной улице был всегда, и Ферги им всегда управлял. Может, лавка досталась ему давным-давно в счет долга, и он, лишь раз коснувшись, переделал ее в самый отвратительный цветочный магазин на земле. Только когда лепестки становились бурыми и мятыми, как чипсы на самом дне пакета, Ферги убирал розу за два доллара из ведерка на витрине. Вода в вазах становилась темно-зеленой и пенистой, как в гавани — ее не меняли никогда. Это был единственный цветочный магазин, витрину которого украшали пластиковые виноградные лозы и шелковые цветы.
Ферги делал неплохие деньги на параде, посвященном победе в сражении на Банкер-Хилл. Собирал венки для победителей крупных заездов во время скачек на ипподроме «Саффолк-Дауне». Ходили слухи, что порой за день до скачек Ферги отправляет по почте счет владельцу лошади-победительницы. Он обслуживал и многие похороны. Со смертью Ферги был на «ты». Она преследовала его вместо утраченной совести. Двое его сыновей умерли. Один — от пыли, которой сам Ферги и торговал. А его дочь застрелили — она напоролась на засаду, устроенную для другого человека. Ферги же всякий раз оставался в живых, возвращался в свою подсобку и принимался плести венки. Над его рабочим столом, выпустив свои черно-золотые языки с надписями: «Доченьке», «Маме», «Жене», «Сыну», висели катушки лент.
Они сели на складные стулья с мягкими сиденьями, словно скорбящие у могилы. Все четверо смотрели на Цветочника. Редко кому удавалось оказаться на расстоянии плевка от Фергуса Колна. По большей части он вел затворническую жизнь. То ли его правда одолела паранойя, то ли он просто позволял легенде о Цветочнике подпитывать саму себя. Дело о «законе молчания» просто стерло с лица Города всех его ровесников, но Ферги упрямо гнул свою линию. Жил он неподалеку от бывшего оружейного завода, но вроде бы держал «запасные аэродромы» по всему Городу и постоянно переезжал с места на место, как король в изгнании.
Еще его называли Затраханный Ферги, потому что таким и было его лицо — затраханным. В юности он был и борцом (некоторые его бои показывали по телевизору в конце пятидесятых), и профессиональным боксером в Ревире и Броктоне. У него был сломанный нос, припухшие веки и блестящая кожа, напоминавшая натертый воском фрукт. Губы были очень тонкими, практически незаметными. Крошечные ушки, чем-то напоминавшие цветную капусту, как будто сошли с детского рисунка. Во времена, когда он работал вышибалой в мафии, о нем говорили так: случалось, что людей застигали инфаркты, стоило им лишь увидеть физиономию Ферги и услышать о его репутации. Руки у него тоже были переломаны. Костяшки кривых пальцев выглядели так, словно их попеременно дробили, засовывая в выдвижные ящики. Ногти — плоские и серебристые, как монеты.
За ним по пятам всегда ходил Ржавый, грудь колесом. Он то ли когда-то был стрелком ИРА, то ли до сих пор оставался им, но не мог вернуться на родину. У него были выгоревшие светлые волосы, бледная, как у всех ирландцев, кожа. Ржавый любил носить темные спортивные костюмы, как будто был на отдыхе. Иными словами в Ржавом не было ничего рыжего, ничего, что соответствовало бы его кличке. Хотя может, его так прозвали, потому что он всегда был слегка заторможенным. Ржавый не раскрывал рта. Этакий зомби, не отстающий от Ферги ни на шаг; разве что в холодильник в тот теплый день он не пошел, ограничившись уважительным кивком, который был адресован всей компании. Параноик Ферги не ходил на встречи один.
