— Вы знали его лично?
— Я тогда был в стороне от политики. А он был член СДС,
[44]
и я иногда бывал у них, а иногда у других. Я был, так сказать, сторонний наблюдатель, ни нашим, ни вашим. А познакомился я с Лемке не в союзе, а в кино. Вы помните? Шестьдесят седьмой — шестьдесят восьмой годы были эпохой итало-вестернов. Каждую неделю в прокат выходил новый фильм — Леоне, Корбуччи, Колицци и как их там еще. В какой-то момент и до американцев тоже дошло, что это новый стиль вестерна, и они тоже сделали пару отличных фильмов. Тогда премьеры фильмов устраивались в кинотеатрах не по четвергам, а по пятницам, и каждую пятницу в 14.00 я сидел с друзьями из СДС в «Луксе» или в «Хармони» в первом ряду, на первом показе нового вестерна. Однажды мы с ним разговорились. Не о политике, а о кино. Вы знаете фильм «Касабланка»? Помните сцену, когда немецкие офицеры поют «Стражу на Рейне»,
[45]
а французы «Марсельезу», и обе песни так гармонично сливаются? Так вот, такого же эффекта он хотел добиться с «Зиг хайль, Лемке!» и «Хо, Хо, Хо Ши Мин!», сказал он мне, и это был наш единственный политический разговор. Знаете, он мне тогда понравился.
— А потом разонравился?
— После того как СДС был запрещен, он был в КБВ,
[46]
профессиональной партии с центральным комитетом, генеральным секретарем и прочей белибердой. Сначала кандидатом, потом членом ЦК, сидел в высотном доме во Франкфурте, заведовал партийной службой информации и разъезжал в черном «саабе», не знаю, с шофером за перегородкой или без. Думаю, что он вряд ли закончил учебу. Иногда я встречал его в «Винном погребе», но он уже не ходил в кино, а говорить о мировой революции, о русском, китайском и албанском пути у меня не было желания. В начале восьмидесятых годов КБВ распался. Кто перешел к зеленым, кто в ДКП,
[47]
кое-кто примкнул к анархистам-радикалам, а кому-то вообще осточертела политика. Я не знаю, что стало с Лемке. Сначала прошел слух, что он якобы прихватил кучу денег из кассы развалившейся партии, подался в Америку и занялся игрой на бирже. Потом говорили, что Лемке — это и есть тот самый Карлос,
[48]
главный международный террорист. Но все это глупости и сплетни.
— А вы его случайно не видели совсем недавно?
— Нет. Я недавно встретил другого — из нашего первого ряда. Он теперь теолог, ректор Евангелической академии в Хузуме. Мы немного поговорили о тех временах. Он на своих семинарах анализирует духовные поиски поколения шестьдесят восьмого года.
[49]
Вот и все. Теперь мне пора в редакцию, но хотелось бы все-таки узнать, что же мне причитается за мои рассказы, кроме второго завтрака за ваш счет. Что это за история?
— Я бы и сам хотел это понять.
11
Под грушей
Нэгельсбах покачал головой, когда я вопросительно посмотрел в сторону мастерской.
— Сегодня показывать нечего. «Поцелуй» Родена — с этим покончено. Бредовая идея. Да и когда я в прошлый раз пел этот глупый гимн спичечной скульптуре, у вас тоже был довольно смущенный вид. Слава богу, что у меня есть Рени!
Мы стояли на лугу; он обнял за плечи свою жену, а она прижалась к нему. До их недавнего кризиса они всегда были в моих глазах счастливой парой, но такими влюбленными я их еще не видел.
— Бедняжка, мы его совсем сбили с толку! — засмеялась она. — Расскажи ему.
— Ну… — он ухмыльнулся, — когда привезли модель, из керамики, под бронзу, вон она там стоит, Рени предложила сесть на минутку так же, как они, чтобы я, так сказать, проникся настроением. И мы…
— …и все сразу наладилось.
Между рододендроновыми кустами целовались роденовские влюбленные. Нэгельсбах был тоньше своего прототипа, а его жена круглее, но эта копия Родену бы наверняка очень понравилась. Мы сели под грушу. Фрау Нэгельсбах приготовила крюшон.
— Пуля, которую вы принесли, была выпущена из пистолета, из которого застрелили Вендта. Может, вы нам доставите и убийцу?
— Не знаю. Я расскажу вам о своих результатах. Шестого января четверо мужчин и одна женщина совершили террористический акт на территории американского военного объекта в Лампертхаймском лесу…
— …в Кэфертале, — перебил он меня.
— Не перебивай, — вступила фрау Нэгельсбах.
— Женщина и двое мужчин скрылись, один погиб, а один был задержан. В прессе речь шла о двух погибших — вторым, вероятно, был солдат или охранник. От взрыва или при перестрелке, я не знаю. Это и не важно.
— По моим сведениям, там была бомба.
— Полиция в этой ситуации могла бы сказать: не было бы счастья, да несчастье помогло. Им удалось задержать и разговорить некоего Бертрама (не знаю его фамилии), но он ничего толком не знал о своих сообщниках. Он знал фрау Зальгер и того, который погиб, некоего Гизелера, но не знал остальных, которым удалось скрыться. Не потому, что террористы образовали группу ad hoc,
[50]
чтобы ее члены не знали и не могли выдать друг друга. Причина скорее в том, что операция была в какой-то мере импровизацией. Во всяком случае, Бертрам не мог толком описать мужчин, поскольку он их не знал, к тому же ночью все террористы серы, а эти еще и закамуфлировали лица черной краской. Портреты, по которым ведется розыск, — это ведь фотороботы, верно?
— Я не работаю с этим делом. Но если нет фамилий… А разве в прессе не было сказано, что это фотороботы?
— Не знаю, может, я что-то пропустил. Как бы то ни было, теракт состоялся шестого января, а в розыск преступники объявляются лишь в мае. Можно ведь было сразу же обратиться за помощью к населению. Опубликовать фотороботы, когда задержанный дал показания, подтвердил участие фрау Зальгер в теракте и описал внешность остальных, это было не позднее февраля, потому что в это время полиция уже искала фрау Зальгер. Однако когда к поискам привлекли общественность, ни о времени, ни о месте, ни об обстоятельствах, ни о последствиях теракта не было сказано ни слова. Только не говорите мне, что это вполне нормально!
