Сфорца глядел, не отрываясь, туда, где унылой толпой сгрудились пленные, еще недавно гордые воины, клянущие теперь свой горький жребий. Пленных было много, примерно столько же, наверное, было тех, кто, вовремя сообразив, к чему клонится сражение, не затрудняя себя вопросами чести, попросту дал деру. Их было приказано не преследовать. Остатки разбитой армии всегда сеют ужас среди тех, кому еще предстоит вступить в бой.
Кондотьер бросил еще один взгляд на троицу, замершую в скорбном молчании над телом Баязида, перевел глаза на море и старую крепость. Оттуда к холму, нахлестывая плетью коня, мчал Кристоф, оруженосец Вальтерэ Камделя.
— Что это он так торопится? Что произошло? — пробормотал Джиакомо Аттендоло, поправляя кожаную лопасть с толедским мечом. — Хорошо бы узнать это раньше всех.
— …В общем, ситуация накалилась. Я не знаю, откуда Тамерлан проведал о разгроме Баязида. То есть, по сути дела, сражение еще не кончилось, а он уже нанес упреждающий удар, — рассказывал Хасан.
— Какова сейчас обстановка? — поинтересовался барон де Катенвиль.
— Да как сказать… Не то чтобы Мануил не готовился. Все отпущенное время он созывал всех, кто только может носить оружие. Но беда в том, что профессиональных воинов в городе не более пяти сотен. Остальные — ополченцы, которые для армии Тамерлана ничто, смазка для клинка.
Как только Тимур прислал за императором гонцов с требованием прибыть к нему в лагерь, Мануил понял, что пришел его час. Его телохранители напали на гонцов, затем людская толпа захватила все ворота и начала строить баррикады на улицах. В городе находилось некоторое количество тартарейцев, они даже попытались сделать вылазку и отбить ворота. Но из-за высоких заборов в них полетели камни, дротики, даже горшки с нечистотами. Так что тартарейцы отступили несолоно хлебавши и теперь сидят в осаде.
— Да, ситуация… — согласился Камдил. — Все равно что держать волка за уши. Татары скоро найдут лазейку.
— Так и есть, — подтвердил Хасан. — Но сейчас Тамерлана это интересует меньше всего. То есть да, он, конечно, понимает, что штурмовать город с такими стенами, пусть даже и с маленьким гарнизоном — дело не простое, тем более что каждая улица, каждый дом может стать укреплением. Жители Константинополя напуганы, так что будут сражаться до последнего, лишь бы не попасть в руки к Тамерлану. И все же Великого амира заботит не это. Он в ярости из-за того, что кто-то смог его обмануть. Разгром Тохтамышем экспедиционного корпуса был первой ласточкой. Теперь потеря флота и уничтожение армии Баязида. Тимур явно догадывается, что эти поражения как-то взаимосвязаны, но он не может понять как. И вот это изводит Железного Хромца больше всего.
Хасан перевел взгляд на шатер Великого амира. У входа, переминаясь с ноги на ногу, топтались мурзы, баи и ученые хафизы, составляющие свиту Повелителя Вселенной. Никто не решался войти внутрь. Лагерь неподалеку от городских стен был объят суетой, предшествующей началу боевых действий.
— Гонец! — вдруг раздалось от ворот лагеря. — Смотрите, гонец из крепости!
— Это Нураддин! — крикнул начальник стражи лагеря. — Я узнаю его. Он сын Юсуфа ибн Али, командира одной из сотен, запертых в ромейский стенах.
Юноша осадил вороного коня у ворот лагеря, и десятки голосов наперебой стали задавать, по сути дела, один и тот же вопрос: что там, в Константинополе, и живы ли собратья, оставшиеся в коварной западне бездушных каменных стен.
— Они живы, — спрыгивая на землю, заверил Нураддин. — Хотя и не все. Я привез Великому амиру послание от императора.
— Что в нем? — протискиваясь к мальчику, спросил мурза, командовавший стражей.
— Не ведаю. Но когда Мануил давал мне его, он был очень спокоен.
— Значит, там недобрая весть, — окидывая парнишку суровым взглядом с головы до пят, вздохнул военачальник. — Если так, Великий амир казнит тебя. Давай свиток. Я сам передам ему. Быть может, меня, в память о прошлых заслугах, он помилует.
Между тем от шатра уже неслось грозное:
— Вестник? Где вестник?
Мурза принял из рук парнишки пергамент, прикрыл глаза, должно быть, вспоминая все лучшее, что было в его жизни, и, развернувшись, зашагал, спеша предстать пред грозные очи Повелителя Счастливых Созвездий.
Весь лагерь замер в ожидании то ли очередной смерти, то ли щедрой награды. Несколько минут было тихо, лишь перешептывались между собой воины, фыркали кони, да где-то вдалеке надсадно орал ишак, которому не было дела ни до императоров, ни до Великих амиров. Спустя несколько минут полог шатра распахнулся, мурза, бледный как полотно, вышел и кивком головы подал знак приближенным Железного Хромца занять свои места подле владыки.
— Я получил, — холодно начал Тимур, — послание от императора Мануила. Не стану читать его полностью, оно полно ромейских учтивостей, за которыми ложь и пустота, и укоров, которые слабый всегда делает сильному. Но вот что он пишет.
«Я был рад назвать тебя собратом, ибо имел случай узнать и справедливость, и могущество твое. Дружба моя была искренней, и я не желал иного жребия ни себе, ни стране моей, ни народу моему, как жить в мире и согласии с тобой, Великий амир, с детьми, внуками и правнуками твоими. Но кровь воителей Божьих, умерщвленных в Смирне, пала на меня, и она жжет сердце мое и язвит душу. Ты желал ополчиться на меня, дабы искоренить правого на троне Цезарей, и я готов против могучего оружия твоего выставить силу духа и крепость веры моей. Если поклянешься ты тем, что свято для тебя, не предавать мечу и огню великий град Константинов, готов я предаться в руки твои, не прося боле ни о чем и уповая на милость Божью и на жизнь вечную».
Тамерлан скомкал пергамент, бросил на ковер и наступил на него расшитой туфлей с загнутым носом.
— Что думаете вы об этом, мои умудренные годами и милостью Аллаха советники?
— Смерть! Смерть ему, смерть! Конями рвать изменника! На кол! В мешок с крысами!
— Я не о том спрашиваю вас, — прервал крики Тамерлан. — Император или выйдет сам, или же обратит Константинополь в крепость, где стар и мал будут драться до последнего дыхания и умирать, хоть за ногу укусив врага своего, пролив хоть малость нашей крови. Сами понимаете, это не пустая угроза.
— Я полагаю, — встал с места один из сановников, — что следует принять условия Мануила, затем в назидание казнить его у городских стен, после чего жители Константинополя сделаются куда сговорчивее, и штурм не повлечет за собой больших потерь.
— Да, ты прав, — кивнул Тамерлан. — Так было всегда, и так будет. Тело, лишенное головы, стоит не больше, чем голова, лишенная тела. Но тогда выйдет, что Мануил сильнее меня, ибо, презрев смерть, он явит миру полное бесстрашие. Я же только и смогу, что ужалить, будто притаившаяся под камнем змея. Нет. — Он замолчал и задумался, а потом вновь повторил: — Нет. Все будет не так. Я приму его условия, и он умрет ужасной смертью. Я буду целую ночь думать, какой же лютой казни предать его. Но я не трону город, ибо я сильнее, ибо надо мною лишь воля Аллаха, и в руке моей его меч.
