«Вот, началось», — подумал Хасан.
Глава 22
«Наносите удар, лишь когда успех обеспечен. В противном случае — выжидайте».
Генерал Во Нгуен Зиап
Император Мануил стоял под гигантским куполом храма святой Софии — мудрости Божьей, перед исполненным благости ликом Христа, взирающим на него с горних высей. Куда бы ни ступил повелитель ромеев, глаза Спасителя неотступно следовали за ним. Богослужение кончилось, но императору не хотелось уходить. Он стоял, разглядывая фрески, ища поддержки и совета у прародительниц Веры, Надежды и Любови.
— «Царствие мое не от мира сего», — прошептал он. Император представил Древний Иерусалим и сына Божия, стоящего перед наместником Иудеи Понтием Пилатом. — Царствие мое не от мира сего…
Сегодня он, Мануил, пусть не потомок, но преемник римского императора, того самого Тиберия Августа, чьим именем казнен был Мессия, должен сделать выбор. Быть может, последний. Не только для него, грешника, человека из плоти и крови, пусть даже и облаченного в порфиру, но все же суетного, мятущегося в поисках истины раба Божия.
Только здесь, в огромном соборе под невероятным рукотворным небосводом, гордый Палеолог ощущал ничтожность свою пред ликом Божьим. Чувствуя себя наедине со Всевышним, Мануил говорил негромко, отбросив сладкие для уст слова молитвы. Говорил, как обратился бы к старику-отцу уже немолодой, состоявшийся, умудренный жизнью сын.
— Господь, Отец небесный, прими душу мою. Тебе ведомы прегрешения мои, вольные и невольные. Ведомы и помыслы. Не восхваляю того, что удалось, не оплакиваю несбывшегося. На все воля Твоя. Я же, почитая имя Твое превыше жизни, в руки Твои передаю душу свою, плоды лет моих приношу на суд Твой. Вразуми усомнившегося, дай совет идущему во мраке. Если деяния мои — суть гордыня, и помыслы — лишь суета, тлен и томление духа, открой мне путь, не оставь в час испытаний милостью своей.
Император умолк. Ни звука, даже эхо не отвечало на его слова. Чудо не происходило. Но вместе с тем на душе Мануила вдруг стало так спокойно, будто и не ждал его вскорости терновый венец вместо короны цезарей.
Он стоял погруженный в себя, просветлев лицом, и тут услышал за спиной негромкий шорох.
— Кто здесь? — Император поглядел через плечо. Позади стоял человек в длинном черном плаще, с капюшоном, надвинутым на голову. Несколько ракушек морского гребешка, обычных для паломника, украшали его одеяние.
— Кто ты? Что тебе здесь надо?
— Мир тебе, — послышалось из-под капюшона.
— Ты здесь? — Мануил удивленно распахнул глаза.
— Ни к чему имена. Господь ведает их, и нам они известны.
— Но как?..
— Мудрым суфием Хазратом Инаят Ханом речено: «Всеобщее сознание — вот плоть Христа, дыхание любви — его кровь. Дыхание Христа это жизнь Вселенной». Отчего же мне не войти в храм пророка Исы?
— Однако единоверцам твоим…
— Совершающие сходные проступки объединяются в суетной попытке выдать общий грех за добродетель. Лишь Господь знает истину и отделяет разрешенное от запрещенного. Пределы же человеческие достойны попрания взыскующими Божественной Истины. Я пришел сюда, поскольку единоверцы мои не сделают этого, а потому встреча наша не вызовет разговоров и не станет кормом для пожирателей слухов.
— Но здесь храм. Дом Божий. Я не могу говорить с тобой в этих стенах ни о чем, что не относится к слову Господнему и деяниям Творца Небесного.
— Это храм Софии — мудрости. А мудрость устами пророка Исы гласит, что Богу — Богово, а кесарю — кесарево. Ты уже поручил себя Богу, император Мануил. Теперь же самое время заняться тем, что поручено кесарю Царем Небесным. «Время любить и время ненавидеть», — утверждал мудрейший пророк Сулейман ибн Дауд, мир праху обоих. Время войне и время миру.
Сейчас время мира подходит к концу. И нет более возможности длить его. Флот стоит на рейде Константинополя. В ближайшие дни он выйдет в море.
— Я знаю.
— Венецианцы оповещены о наших планах и готовы забыть былую вражду. Ибо не время радоваться, когда горит крыша соседского дома.
— Это хорошая весть. Куда лучше той, что у меня. Я нынче беседовал с Великим амиром. Вопреки давешнему намерению, он более не желает самолично участвовать в походе.
— Тимур получил дурные вести из Самарканда и теперь разрывается, как осел между двумя копнами сена. Ему надо возвращаться домой, ибо старый недруг угрожает родному городу. Великий амир в ярости, но он желает довести начатое до конца, и потому спешит отправить флот в Венецию, а сам начинает подготовку к возвращению.
— Беда его на руку нам. Господь карает вероломных. Однако же задуманный план более не имеет смысла.
— Отчего же? Предположим, Тимур и впрямь уйдет. Но откажется ли он так вот запросто от завоеваний? Прежде с ним такого не случалось, и вряд ли случится. Сейчас Великий амир угрожает Венеции. Он намерен захватить и сжечь ее дотла, как делал прежде со всеми захваченными городами.
Такой шаг испугает и франкских князей, и римского первосвященника. Во всяком случае, на это очень надеется Тимур. После гибели Венеции должны начаться долгие переговоры. Время, которое нужно Повелителю Счастливых Созвездий, чтобы разделаться с его врагом в далеком Самарканде, будет выиграно.
Но беда в том, Мануил, что с этой поры ты для Тимура уже не имеешь ценности. Более того, ты начинаешь представлять опасность. Сам посуди: зачем ему в тылу христианский правитель, имеющий сильный флот и неприступную крепость. Он и прежде искал твоей смерти, теперь же не станет изобретать повод и средства.
— Я думал об этом, друг мой, — склонил голову император. — Много думал. Вероятно, на время своего отсутствия Тамерлан вновь призовет султана Баязида. Вероятно, именно ему он поручит вести переговоры с италийцами. Тимура они знают плохо, зато Баязид их громил жестоко. Возможно, чтобы обеспечить верность султана, он отдаст ему Константинополь, хотя вряд ли старый враг оправдает его надежды.
— Скорее уж он поставит султаном одного из сыновей Баязида. Они спят и видят занять отцовский трон.
— Может, и так. Но, как бы то ни было, теперь я не могу оставить город.
— Почему?
— Когда вскроется, что наши корабли перешли на сторону венецианцев, лютость Железного Хромца не будет знать удержу. Тамерлан предаст огню и мечу Вечный город, казнит жителей, ибо душа тартарейца черна, как самый закопченный котел преисподней. И хотя призывает он Господа, милостивого и милосердного, ни милость, ни милосердие не отыскали даже уголка в его сердце. Пусть флот идет и действует по плану. Я же останусь тут.
— Мануил, ты что же, возомнил, что твоя смерть сможет утихомирить разбушевавшегося Тимура? Это пустая жертва. Он все равно сожжет город. Надо спасти как можно больше людей. Спасти тех, кто сможет сражаться. Ты возглавишь их, на помощь тебе по всей Европе собираются войска. У меня есть достоверные сведения, что в сербских горах у Лозника Стефан Лазоревич разгромил весь арьергард Баязида. И это только первая ласточка. Иногда чтобы победить, нужно отступить.
