Береника схватила ребенка и привязала его к себе этим поясом. Аполлон и хотел бы, но не мог теперь навредить младенцу. В таком виде бесстрашная титанида отправилась на Олимп и предстала пред Зевсом, требуя правосудия. Повелитель олимпийцев, должно быть, чувствуя свою вину и опасаясь новой войны с титанами, которые могли выступить теперь вместе с лапифами, повелел оставить ребенка живым, но изгнать в азийские земли. При этом он сказал Беренике, что если она хочет и впредь защищать племянника от гнева и мести солнцеликого Аполлона, пусть бросит на землю свой пояс, и где ляжет он, будет нерушимая граница, которую Громовержец, именем Предвечного Создателя, запрещает преступать всем перворожденным, как по одну, так и по другую сторону рубежа. Береника пошла на это условие, и до недавнего времени никто из преждерожденных не смел и подумать нарушить запрет, всякая попытка грозила неминуемой гибелью, ибо слово Громовержца стало нерушимо. Тогда-то разгневанный Аполлон и метнул в белого как снег ворона одну из своих опаляющих стрел, и оперение гонца дурной вести почернело в единый миг.
— Отсюда мораль, — не утерпел Лис, — если кто-то кое-где у нас порой, то сиди и не каркай.
Глава 18
«Самым мирным государством будет признано то, которое завладеет всем миром».
Устав Организации Объединенных Нукеров
За многие века существования ипподром Константинополя не видел зрелища, подобного тому, что происходило в этот день. Никогда еще зрителей не гнали на трибуны жестокосердные воины, пришедшие в прежнюю столицу мира из степей далекой Тартарии. Всякого, кто пытался уклониться от устроенного Тамерланом представления, ловили и били плетьми.
Там, где прежде состязались в скорости разноцветные квадриги, где еще совсем недавно соревновались борцы, стоял эшафот, у которого в ожидании очередной жертвы топтался верзила с тяжелым кривым мечом. Двое подручных, повинуясь команде палача, подтаскивали к нему новую жертву. Кат заученным движением хватал его за шею, с размаху бил лбом о камень поворотного столба, примащивал бесчувственное тело на плахе и в один взмах опускал свое оружие на шею обреченного. Голова скатывалась в корзину, другие подручные оттаскивали тело, чтобы выбросить его на корм шакалам и воронью.
Еще один, должно быть, помощник и подрастающая смена палача, подхватывал корзину с головой, чтобы бросить человеческий обрубок на громоздящуюся посреди залитого кровью поля груду — основание новой смертельной башни.
Тамерлан, не отрываясь, точно завороженный, следил за кровавой расправой. Всякий раз, когда меч палача описывал свою роковую траекторию, камень на пальце Великого амира вспыхивал, и по телу пробегала блаженная дрожь.
— Я вижу, брат мой Мануил, тебе не по вкусу то, что видят глаза твои, — оборачиваясь к василевсу, насмешливо спросил Тимур.
— Для чего это? Разве воздаяние не должно следовать за деянием? — Император ромеев стиснул зубы.
— Тебе кажется, что я жесток? Что все эти твари невиновны? Быть может, и так. Но разве владыки земли Рум в прежние времена не состязались между собой в количестве умерщвленных врагов? Разве не украшали они дорогу к столице тысячами распятий?
— С тех пор, как великий Константин, основатель этого города, признал сыном Божьим одного из таких распятых, мы избегаем подобной жестокости, — не удержался от ответа василевс. — Стоит ли напоминать, что сей несчастный, умерщвленный на кресте, почитается и у вас как пророк Иса.
Но Иса, Иисус, принес себя в жертву во искупление грехов рода человеческого. Те рабы, которых распяли вдоль Аппиевой дороги, были повстанцами. Эти же несчастные — в чем повинны они? За что ты караешь их?
— Аллах милостив, и он не допускает безвинной жертвы. Ты говоришь, что эти люди ничем не заслужили кары, но это не так, мой драгоценный собрат. Все они жили вдоль того пути, которым шли тумены. Кто-то из них, — Тимур кивнул на очередного казнимого пленника, — отправился к врагу и сообщил о наших планах, кто-то принимал нас под своей крышей, приносил кумыс и лепешку, делал вид, что все спокойно и тем скрывал близость засады. Кто-то, зная о западне, не упредил моих людей. Как учил меня отец, если меч твой остановится, искореняя скверну, она сама искоренит и меч, и сердце твое.
Подобно вашим императорам, я велел отсчитать каждого десятого во всех селениях на пути моих погибших воинов. И все, на кого указал перст судьбы, будут казнены. Одно лишь гнетет меня, — продолжал Железный Хромец, — хочу я узнать, кто главный мой враг. Ведь кто-то дал знать порождению гюрзы, Тохтамышу, и болотному псу, Витовту, о моих планах, иначе как они оказались в этом месте? Они должны были уже пройти дальше и там подставить спину для удара.
Кто-то из тех, кто близок мне, кому я верю, предал меня, как сребролюбец Иуда великого учителя правоверных, ниспосланного Аллахом пророка Ису. — Тамерлан впился недобрым взглядом в собеседника. — Хорошо, что я не подозреваю тебя, мой драгоценный собрат, ибо ты разумный человек, и потому осознаешь, чем тебе и стране твоей грозит это мое поражение. Теперь, когда Тохтамыш уничтожил моих людей, он может, ничего не опасаясь, идти на Самарканд. Этот выродок, этот червивый плод великого Чингизова древа знает, что я не могу оставить столицу без защиты, и в то же время понимает, что я слишком увяз здесь, готовя поход в твою защиту против коварных змеев морских, венецианцев. Куда бы я теперь ни пошел, я не могу ударить в полную силу. Тохтамыш знает, что я не оставляю соратников, точно так же, как не щажу врагов, ведь стоит мне уйти, и Баязид, и Венеция набросятся на тебя, мой достойный собрат, со свирепостью хиндских тигров. А потому я верю тебе, василевс, ибо нет для тебя жребия хуже, чем обмануть мое доверие.
— Но что же ты намерен делать? — пытаясь сменить тему, спросил император.
— Как всегда и во всем уповать на милость Аллаха, — отрезал Тимур. Он замолчал и отвернулся в сторону поля, где воздвигалась новая башня из отсеченных голов, и глашатаи во весь голос выкрикивали имена приговоренных, откуда они родом и однообразно: «Так случится со всяким, кто станет противиться воле Повелителя Счастливых Созвездий, да хранит его Аллах, милостивый, милосердный».
Тамерлан обвел взглядом притихшие трибуны. Должно быть, никогда прежде представления на ипподроме Константинополя не проходили в такой гнетущей тишине. Надрываясь, кричали глашатаи, плакали и голосили от ужаса жертвы в ожидании последнего мига. Меч со свистом рассекал воздух и тупо бил в массивную деревянную плаху. Удовлетворенно хекал палач после каждого удара. Трибуны оставались безмолвными.
— Твоему народу тоже не нравится мое увеселение. Всякий глупец считает, что он будет жить вечно. И потому не видит радости в том, что нынче смерть обошла его стороной.
Все эти люди, — Тимур обвел рукой замерших от ужаса ромеев, — либо непроходимые тупицы, либо смутьяны, что, впрочем, одно и то же. Только непроходимый тупица восстает против моей воли. Этим людям стоило бы кричать от счастья и благодарить судьбу, что не они сегодня обречены на смерть. Будь я на твоем месте, дражайший мой собрат, я бы достойно проучил самых дерзких из твоих подданных, дабы внушить страх и почтение всем прочим. Ты чересчур снисходителен к ним, Мануил. Те, кто не знает, как может быть иначе, не умеют ценить счастья, выпавшего на их долю.
