— Мне убить его? — послышался из темноты голос.
— Пока нет, но будь рядом.
— Слушаюсь и повинуюсь, добрый господин.
Руки исчезли. Браччо быстро обернулся, ища глазами притаившегося врага, но тщетно: рядом с ним никого не было.
— Монсеньор, — призвал Вальдар, — надеюсь, я вполне ответил на ваш риторический вопрос, и вы наконец выслушаете мое предложение.
— Черт бы вас побрал, — недовольно буркнул Андреа, усаживаясь на стул во главе стола. — Я вас слушаю.
— Даже Господь всемогущий не способен сделать бывшее не бывшим. Однако же, монсеньор де Монтоне, в наших силах сделать так, чтобы все решили, что то, что есть — это именно то, что должно было быть.
— Это что-то слишком мудрено. Я сохраню свою жизнь?
— Да.
— Мои люди останутся живы?
— Все мы смертны, — вздохнул Камдил. — И потому в свой час каждый отправится к праотцам. Но если вы согласитесь на мое предложение, у вас и у ваших людей есть значительный шанс выжить, прославиться и, более того, получить законную часть общей добычи.
— Что я должен делать? — заинтересованно спросил кондотьер.
— Прежде всего вспомните, что вы сознательно пошли на союз с покойным Гедике Михельсом, чтобы связать ему руки и не дать скрыться в море с добычей.
— Именно так все и обстояло, — оскалился Браччо. — Какие могут быть сомнения?
— Затем, чтобы спасти его высокопреосвященство и достопочтенного магистра Вигбольда, вы скрытно похитили их и привезли в город.
— Вы читаете мои сокровенные мысли как по-писаному, монсеньор. Этот Михельс был сумасшедший дьявол. Я места себе не находил, покуда святой отец и адмирал не оказались у меня в руках. Простите, оговорился — в безопасном месте.
— А значит, — Камдил сделал паузу, — наступает пора завершить ваш хитроумный план.
— Я готов! — расплылся в улыбке де Монтоне. — Вот только запамятовал, каким образом?
* * *
Тамерлан глядел, не отводя глаз от арены древнего цирка. Уже который час расторопные палачи уставали, их сменяли другие, тех, в свою очередь, третьи. Поток несчастных, обреченных на смерть, никак не иссякал. Привычные к расправам воины Повелителя Счастливых Созвездий оттаскивали в сторону корзины с отсеченными головами и вываливали их в кучу, спеша вернуться за новым «урожаем».
Факельщики-ромеи, чуть живые от ужаса, стояли на всех пролетах лестниц, жались у ворот, не имея ни малейшей возможности помочь соотечественникам и моля небеса спасти их самих от расправы.
Великий амир глядел безучастно, но душа его ликовала при взгляде на поднимающийся все выше минарет из искаженных предсмертной мукой лиц. Как всегда, в такие моменты запечатленный в глазах мертвецов страх пьянил его, будоражил кровь, заставляя течь быстрее и согревать холодеющее тело.
Тимур отчего-то вспомнил, как много десятков лет назад мчал по степи на быстроногом жеребце, и ветер развевал его волосы и конскую гриву. Он вспомнил, как дурманил, кружил голову этот ветер, и аромат цветущих маков, и песнь, которую он горланил, вопреки свистящему ветру, заталкивающему обратно в горло крик ликования.
Великий амир тряхнул головой, заставляя призрак былого развеяться. Теперь его больше не радовали ни стук копыт, ни песня, ни ветер. Он вслушивался, как глухо бьются друг о друга брошенные в основание минарета отрубленные головы. Вот эта музыка — отрада его старости. Тамерлан прикрыл глаза. Он не любил признаваться себе в том, как долго живет на свете. Лишь потому, что в бородах его внуков начала пробиваться седина, с неумолимой ясностью осознавал, сколь длинна его жизнь. Она промчалась бешеным галопом, точь-в-точь как его тумены по землям покоренных стран.
Когда-то ему представлялось: вот еще десять лет и весь мир склонится пред ними. Затем, спустя годы, думалось: теперь-то уже точно не больше десяти лет. И так снова и снова. Никто не мог устоять пред его мечом, но даже ему, великому Тимуру, Повелителю Счастливых Созвездий, было не под силу сделать мир хоть чуточку меньше. Вот теперь до Последнего моря, казалось, совсем недалеко. Все, что мог противопоставить ему враг, — разрозненные отряды. Легкая добыча!
Так ему казалось совсем недавно. И вдруг эти самые разрозненные отряды каким-то чудом громят войско Баязида Молниеносного, всего несколько лет назад разбившего, в клочья порвавшего объединенное войско гяуров.
Что-то случилось, что-то происходит. И это что-то направлено против него! Он вспомнил брошенного им в застенки дервиша. Сейчас бы не помешало его мудрое слово.
В проходе ворот послышались крики. Тамерлан открыл глаза:
— Что там еще?
— Скороход из тюремного замка, — склонился перед властителем начальник стражи. — Говорит, что должен передать тебе нечто очень важное.
— Все одно к одному, — поморщился Тамерлан. — Ладно, приведите его сюда.
Через несколько минут посыльный уже пал на колени перед Великим амиром.
— О Владыка мира, — взмолился посланец, — не вели казнить!
— Что случилось? — стремительным шагом приближаясь к носителю дурной вести, глухо спросил Железный Хромец.
— Дервиш сбежал. — Гонец поглядел на Великого амира. Тот стоял молча, скрестив руки на груди. — Очевидцы говорят, что он взбежал на стену и улетел, подобно волшебной птице Рух.
— Улетел? — тихо повторил Тамерлан. — Словно птица?
— Да, один из лучников видел это.
Тимур рывком выхватил саблю из ножен, в одно движение рубанул по склоненной шее и, стряхнув кровь с клинка, вернул оружие в ножны.
— Это к остальным. — Он толкнул носком сапога безжизненное тело. Начальник стражи без лишних слов подхватил отсеченную голову и бросился на арену, а вслед ему неслось: — Хасана Галааду найти! Без промедления! Через три дня мы выступаем против гяуров.
Когда в шатре, еще совсем недавно принадлежавшем Баязиду, а теперь — командном пункте объединенного войска, появились Балтасар Косса и магистр Вигбольд, присутствующие, вне зависимости от возраста и отечества, разразились приветственными криками. Лишь только общими увещеваниями спасенных пленников и посланцев его святейшего величества удалось погасить вспышку общего ликования. Тут же в импровизированной часовне была отслужена месса, и его высокопреосвященство, исполненный вдохновения, стоя на холме, с жаром обратился к воинству, весьма живописно рассказав историю прекрасной Юдифи, зарубившей притеснителя, злобного и коварного Олоферна.
— …И как юная вдова, испившая чашу слез, оплакивая гибель пронзенного стрелами врагов мужа, как эта прекрасная жена, принесшая себя в жертву отечеству, так и вы, вернейшие из христиан, не щадя живота своего, а тем паче вражьей головы, обагрили мечи кровью ратей навуходоносоровых. Но забудем ли мы, братья, что рождены мужчинами, — воздев руки к небесному своду, возопил Балтасар. И всякому, слышавшему его, было понятно, что забыть о том, что Господь в великой милости своей сотворил их мужчинами, не удастся ни под каким предлогом.
