Встречался с Обуховым. Мне он показался каким-то мрачным, нездоровым, пессимистически настроенным типом. Я ему пою о высоком жалованье и интересных задачах, а он сидит, гад, и кривится. Что мне было ему руки целовать? Рыкнул что-то вроде: «Надоест с мельницами сражаться – приезжайте», – и уехал к Чайковскому. Уж у Ильи Петровича меня всегда хорошо принимали. И всегда нам со старым инженером было что обсудить. Планы завода, комплектацию цехов и списки необходимого штата раза по три переделывали. А о планировке рабочего поселка, зарплатах рабочим и системе социальных гарантий так спорили, что до хрипоты докрикивались.
Неожиданно интересным собеседником оказался ротмистр Вениамин Асташев. И притом весьма искушенным в столичных «тараканьих бегах», как он выразился. Мне наследник золотопромышленника показался несколько циничным, но тем не менее не готовым еще продать все и вся. Жаль, что в его планы не входило увольнение со службы. Лучшего помощника в делах там, в Сибири, трудно было бы представить.
Отобедал в доме Якобсонов. Заехал по-простому, без предварительного уведомления. Всего-то хотел забрать перевод письма для датского судостроителя – и попал за стол. Как раз к совершенно русским щам.
А вот классический датский лабскаус – это по большому счету просто бифштекс. Только сделанный из солонины с добавлением маринованной свеклы с огурцом, луком и селедкой. Полученная масса была потушена на свином сале, доведена до кипения в рассоле, а в самом конце повар добавил к ней картофельное пюре, глазунью и соленый огурчик. Этакая сложная котлета с весьма интересным и уж точно необычным вкусом.
Чесночную свиную, обжаренную на огне колбаску медистерпёльсе трудно назвать чисто датской. Нечто подобное я встречал в той еще жизни на столах обычных пивных в Ганновере и Гамбурге. У Якобсонов же это кушанье служило вторым блюдом обеда.
Естественно, меня усадили рядом с Наденькой, от которой я и услышал названия этих чудных блюд. Девушка была необычайно оживлена и, не обращая внимания на заинтересованные взгляды родителей, трещала без умолку. Я даже решил было, что тот прошлый наш разговор – чья-то глупая шутка и на самом деле никаких ультиматумов мадемуазель Якобсон мне не хотела выдвигать…
Все снова испортилось уже в самом конце моего визита, когда Надежда Ивановна отправилась проводить меня в прихожую.
– Папенька поведал мне о той опасности, которой вы могли бы подвергнуться, согласись на мое предложение, – заторопилась она, убедившись прежде, что ее никто, кроме меня, не слышит. – Но признайте, что я могла и не знать о вашем труде! Признайте же, чтобы я могла быть покойна, и скажите, что не держите на меня обиды.
– Охотно признаю, милая Надежда, – улыбнулся я. – Больше того, я уверен, вы и сейчас не догадываетесь о всей сложности моего положения.
– Ах, Герман! – Она распахнула глаза во всю ширь. – Это так все запутало. Его высочество настоял, чтобы я заняла место фрейлины у соперницы моей лучшей подруги. Ну разве это не драма? И я должна теперь развлекать эту разлучницу разговорами и передавать придворные сплетни. Представьте, каково это! И тут еще вы со своими тайнами и прожектами. Кабы не они, так славно все могло бы выйти…
Я ошеломленно отшатнулся. Она сама понимает, о чем говорит? Или французские любовные романы окончательно сдвинули набок что-то в ее голове? Словно я был действительно должен пожертвовать всем – и жизнью, и карьерой – ради счастья соплюхи-принцесски!
– Меня сослали бы на Камчатку, – хмыкнул я. – Готовы ли вы отправиться туда следом за мной?
– Я?! – удивилась Наденька. – Я что, буду должна?
– Конечно, – совершенно серьезно кивнул я. – Нас сослали бы вместе.
– Вы что, выдали бы меня жандармам? – презрительно выговорила девушка. – Прощайте, сударь. Мне не о чем более с вами говорить!
Такой вот содержательный разговор произошел. Меня пожалели, простили, обвинили в предательстве и выгнали. Причем все это – не спрашивая моего мнения и не утруждая себя доказательствами вины. Интересный человек моя нареченная. Что еще сказать…
В стране победившего доллара Конгресс принял знаменитую запрещающую рабство Тринадцатую поправку к Конституции. Теперь, по сообщению корреспондента из САСШ, в течение года все двадцать девять штатов должны эту поправку ратифицировать. Но я-то помню, как то ли в 2012, то ли в 2013 году по телевизору мусолили скандал со штатом Миссисипи. Оказалось, что за сто пятьдесят лет документы так и не были официально поданы архивариусу США, пока уже в двадцать первом веке не оформили наконец все как надо. Директор Федерального реестра отчитался перед страной, что рабство окончательно запрещено в «цитадели демократии».
Студенты шатались по улицам полупьяными и призывали обывателей разделить с ними радость по поводу освобождения несчастных негров. Люди пугались. Свободный негр представлялся им дикарем из книг о приключениях в дебрях Экваториальной Африки. Городовые откровенно смеялись в усы.
Из губернского правления пришла телеграмма. Географ Потанин просил моего дозволения на проведение лекций господина Шашкова в Томске. Я отправил ответ: «Запретить до моего возвращения». Еще чего не хватало! Мне сначала с текстами ознакомиться нужно, потом разрешать. Может, они там за отделение Сибири от империи станут агитацию вести, а мне потом отвечать.
В общем, это я все к тому, что в Санкт-Петербурге меня больше ничто не держало. Приближалось Сретенье. А я все продолжал болтаться по ледяной столице, душой стремясь на восток, в Сибирь, домой, и не имея возможности уехать без высочайшего дозволения.
Да еще люди какие-то, постоянно ошивающиеся у отцовского дома и набивающиеся на встречу, прямо-таки одолели. Сначала-то даже обрадовался. Думал, сейчас я специалистов наберу. И искать не нужно – сами идут. Принял троих. И велел остальных на порог не пускать. Ежели есть что мне предложить, так пусть в виде прожектов оставляют.
А те трое, которые до моего кабинета все-таки добрались, меня, видно, не за того приняли. Человек, переживший эпоху, когда сыном лейтенанта Шмидта был каждый второй житель постсоветского пространства, на предложения проспонсировать проект канала от Балтийского моря до Тихого океана отвечает всегда просто и незамысловато. Одного сам спустил с лестницы, двое на счету Артемки. Я еще удивляюсь человеческой наивности! Остальным-то прожектерам прекрасно ведь судьба первых троих была известна. Так чего ждали? Что я в одночасье поглупею?
В общем, получив приглашение в Царское Село, вздохнул облегченно. И улыбнулся. Почувствовал – развязка близка. Скоро меня отпустят.
Глава 5
Царский каприз
Всего несколько дней прошло после доклада в Вольном обществе, а уже какие явные изменения в отношении ко мне. На вокзале в Царском Селе встретили, к большому Екатерининскому дворцу привезли. И у застав даже не притормаживали. Синих мигалок с сиреной еще не выдумали, гербами на дверцах экипажа пришлось обходиться, но эффект тот же самый.
Дворцовый комплекс был огромен, как бы не километр в длину! Зимний по сравнению с любимым жилищем Екатерины – киоск с сигаретами на автобусной остановке. И каково же было мое удивление, когда карета повернула куда-то в сторону, к отличающемуся и по стилю архитектуры и даже по цвету зданию. К Зубовскому флигелю, как пояснил мой безотказный гид. Император Николай именно в нем выделил помещения для старшего сына, Александра, а тот и после коронации не счел нужным что-либо менять. Большой дворец оставили для проведения пышных церемоний и создания нужного имиджа в глазах заграничных гостей. Сам же царь предпочел уют без излишней роскоши.
