– Нет, я не вынесу долго, поверь, мне будет слишком тесно
находиться в тех рамках, которые ты мне предлагаешь. Я, конечно же, буду
стараться, я буду очень стараться, но у меня, увы, ничего не получится.
– Но почему ты так говоришь?
– Я не могу иметь детей.
– Ерунда, моя жена тоже не могла забеременеть долгое время.
Я постараюсь, и у нас все получится.
– Я перевязала себе маточные трубы. Миллионы женщин лечатся
от бесплодия, а я сделала себе стерилизацию.
– Зачем? – Сашка выпучил глаза и с ужасом посмотрел на
меня. – Ты же ни разу не рожала.
– Я сделала это сразу, как только вышла замуж, вернее,
поняла, за кого вышла. Я знала, что рано или поздно убью этого человека, а
разве женщина, совершившая убийство, имеет право рожать? Нет! Дитя убийцы
никогда не будет счастливым.
– Ты сумасшедшая, жаль, что меня не было рядом, а то я бы
тебе еще не то перевязал. Послушай, а развязать эти чертовы трубы можно?
– Не знаю, может быть, и развязывают. По-моему мнению, если
есть деньги, то можно развязать и завязать все, что захочешь. Дети не укрепляют
брак, Саша. Они его только расстраивают. Женщина в постоянной суете становится
неинтересной, нервной, раздражительной. Мужчина начинает скучать, его
раздражает вечно занятая жена и орущий младенец. Тогда на сцену выступают
ближайшие родственники, согласные нянчить ребенка в любую минуту, но потом
выясняется, что эта помощь основана на меркантильных интересах. «Близкие» люди
начинают предъявлять денежные требования, аппетиты постепенно растут… Все это
было и так будет всегда. Иллюзия счастливой семьи, где обязательно должны
присутствовать дети, – это выдумка и маразм. Женщина, сидящая дома с
детьми, деградирует в полном смысле этого слова, деградирует как морально, так
и физически. Круг ее интересов крайне ограничен. Она тупеет, понимаешь, тупеет,
а ее мужчина готов убежать к той, у которой нет детей, но зато с ней есть о чем
поговорить. Мы рожаем для того, чтобы сделать мужчине приятное и укрепить
семью. Это глупый и тысячу раз не оправдавший себя шаблон. С рождением ребенка
мы собственными руками разрушаем то, что было построено раньше, разрушаем
постепенно, шаг за шагом, бросаясь на каждый детский крик и не замечая
собственного мужа. А затем мы понимаем, что этот ребенок никому не нужен, кроме
нас самих. Мужчина – как вольный ветер, он никогда не нес и не будет нести
ответственность за ребенка. Все это ложится на наши хрупкие плечи, и в конце
концов неизбежно приходит время, когда мы каждый день будем задавать себе один
и тот же вопрос: а выдержат ли наши хрупкие плечи, вынесут ли они все это? А
после мы наконец поймем, что он не оценил и никогда не оценит. Мужчина вообще
не способен что-либо ценить. Особенно такой шаг. Его можно посадить рядом, но
нельзя заставить смотреть на мир своими глазами. У него свой взгляд, полный
легкомыслия и ненависти к однообразию.
– Ты не права.
– Я говорю правду. Когда-то ты тоже любил свою жену, а она в
знак признательности родила тебе ребенка. Прошло время, ты встретил меня. Они
тебе больше не нужны оба.
Сашка молча смотрел на меня и курил сигарету.
– Завтра я вылетаю первым самолетом.
– Куда?
– В Москву, конечно. Куда же еще? У меня одна дорога. Если я
и буду убита, то буду убита в своем любимом городе, на родной земле. А ну-ка,
Саня, хватит грустить. Хрен с ними, с этими баксами! Жили же мы как-то без них!
А ну-ка, включи мне джаз на полную катушку.
Сашка испуганно посмотрел на меня и включил музыку.
– Громче, черт побери, я же просила на полную
катушку! – закричала я.
Когда музыка заиграла громко, я скинула с себя халат, встала
на пепел, оставшийся от сгоревшего полумиллиона баксов, и стала танцевать. Это
был яростный, смелый танец совершенно обнаженной женщины на палубе пострадавшей
яхты. Десять лет занятий балетом не прошли даром, я имела сногсшибательную
пластику и способность перевоплощаться. Мое тело было инструментом, которым я
владела великолепно. Встав на кончики пальцев, я сделала несколько откровенно
вызывающих движений. Это было действительно красивое зрелище, я знала это, так
как я, как никто другой, умела преподнести свое тело. Подул теплый морской
ветерок, пепел поднялся и стал кружиться в танце вместе со мной. Он оседал на
мои руки, волосы, ресницы, обвивал плечи, а я ловила его ртом, неподдельно
возбуждаясь, еще немного, и я сумею выразить ту дикую страсть, на которую была
способна. Мои кончики пальцев были черные, с прилипшим воском от оплавившихся
свечей, соски на грудях стали твердыми, показывая огромное сексуальное желание
и боевую готовность. Затем я раздвинула ноги пошире, набрала полные руки пепла
и, страстно танцуя, стала втирать пепел в свои точеные бедра и ягодицы.
– Яна, прекрати! – закричал Сашка. – Прекрати,
слышишь, прекрати немедленно.
Но я ничего не видела и не слышала. Я ушла в танец, жила
танцем. Тогда он подошел ко мне и хотел схватить за руку, но у него ничего не
получилось.
– Не трогай меня. Отстань, понял?! Если хочешь, танцуй.
Тогда Сашка вернулся на прежнее место, не в силах оторвать
взгляд от совершенных форм моего тела и совершенного танца. Тут он вспомнил,
что у него в сумке лежал фотоаппарат. Он взял его с собой, чтобы
сфотографироваться на память вместе. Недолго думая Санька достал его и стал
щелкать – кадр за кадром. Он так увлекся, что нащелкал целую пленку. Когда не
осталось ни одного кадра, Санька бросился ко мне и стал танцевать рядом. Затем
пошел дождь. Даже не дождь, а настоящий ливень. Мы танцевали и радовались
дождю, как малые дети. Со стороны могло показаться, что двое пациентов сбежали
из психиатрической больницы, угнали яхту и поплыли навстречу своей судьбе. Это
был танец двух сумасшедших, полный страсти, ярости, скорби по предстоящей
разлуке и дикой истерики по сгоревшим деньгам. Когда кассета закончилась, я
бросилась к Саньке на грудь и громко зарыдала. Он гладил мои волосы и нежно
целовал. Мы даже не заметили, как начало светать, мы лежали совершенно
обнаженные под проливным дождем, который тщательно смывал с нас остатки копоти.
– Нам пора, – тихо сказала я.
– Да, конечно, – прошептал Санька.
– Яхту жалко. Что ты будешь с ней делать?
– Пустяки. Эта яхта, как реликвия, на ней сгорел пакет, в
котором лежало полмиллиона баксами. Кому ни скажешь, никто не поверит.
– Это точно, – постаралась засмеяться я, но с трудом
выдавила лишь улыбку.
– Неужели сон подходит к концу? Я знаю точно, что все это
больше никогда не повторится. Я фотографировал тебя, когда ты танцевала, ты не
против?
