У меня в фейсбуке каждый третий пост был про Сити. Кто-то просто выкладывал фотки с видами Сити, сворованные у тех, кто действительно видел Сити. Креативные стареющие пацанчики – из тех, что носят потасканные футболки с принтами (Сити днем, Сити ночью) под дорогим пиджаком, – остроумно и тонко описывали свою причастность к неким простым житейским коллизиям, которые вряд ли могли быть возможны где-то еще кроме Сити. И вворачивали сленговые Сити-словечки из сериалов.
И я тоже носил футболки. И вворачивал Сити-словечки. Теперь я знаю: на самом деле здесь так не говорят.
Там, на родине, в теленовостях на фоне статичной картинки с изображением города (Сити днем, Сити ночью), пергидрольные дикторши каждый день раздраженно докладывают, как плохо жить в Сити. Забастовки, перестрелки, голодовки, катастрофы, болезни, ожирение, смерчи, коррумпированные полицейские, продажные женщины, развращенные дети. Голоса пергидрольных дикторш дрожат от злости. Им отказано в визе в Сити, они невъездные. Они врут, эти стервы. Великий город – это город, погрязший в счастье. И если кому-то в нем плохо – то плохо вовсе не из-за смерчей.
Они врут – и врут их картинки. Сити днем. Сити ночью.
По ночам я лежу и слушаю хохот, и музыку, и крики боли и наслаждения, и визг шин по асфальту, и вой, и скрежет. Это город поет мне свою страшную колыбельную. Настоящие колыбельные всегда страшные. Спи, усни, а не то придут из чащи дикие звери. Спи, не плачь, а не то твоя мать отдаст тебя ведьме… У всех народов песни на ночь – самые грозные песни, не заснешь – погибнешь. Что уж говорить о народе Сити; здесь все умеют доводить до предела, выкручивать громкость на максимум.
Но я чужой, я не прошел ни одной Проверки, и страшная песня Сити не усыпляет меня. И нет больше Саши, которая своим шепотом умеет заглушать эту песню.
Я лежу и считаю дни – сколько их остается до конца моей жизни в Сити. До конца моей «творческой программы». До конца аренды этой сраной квартиры. До дня обратного вылета.
Я уже купил сувениры. Подумал: лучше сделать это заранее, пока на Сити-кредитке остались хоть какие-то деньги. Матери подарю альбом «Искусство народа Сити». Брату – вискарь. А Шлуинскому подарю кеды. Настоящие Сити-кеды, неприметные, цвета сигаретного пепла, но стильные, – не ту шнягу, которую он там таскает, уверенный, что это крутая обувь из Сити.
Вспоминаю, как он сидел тогда на террасе кафе, закинув ногу на пустой стул. В тот день, когда мы забрали из консульства паспорта. Шлуинский всегда старался задирать ноги повыше, при каждом удобном случае, у него просто рефлекс: логотип Сити располагается на подошвах. Там, где обувь нужно снимать – например, у нас дома, – он небрежно скидывал кеды с ног в коридоре. Так небрежно, что они переворачивались подошвами вверх… Ярко-зеленые, цвета незрелого помидора, синтетические такие. Здесь похожие, в принципе, есть – но они считаются дурным тоном… Он сидел, закинув ногу на пустой стул, и носок ее мелко подергивался. Он сказал:
– Ты ведь знаешь, там обязательно будет Проверка.
Неприятно сказал, недобро, незаконченно как-то. Словно в последний момент проглотил конец фразы: «…и ты облажаешься».
Он завидовал. Считал, что на моем месте должен быть он. Год за годом мы заполняли анкеты на визы, и стояли в километровых змеящихся очередях у посольства, отвечали на унизительные вопросы («Вы планируете заниматься проституцией в Сити? Вы планируете просить подаяние в Сити?»), и надеялись выиграть Сити-купон, и пытались придумать Проект, получить Сити-грант, поучаствовать в какой-нибудь культурной программе. Год за годом мы заказывали столик заранее, в дорогущем кафе напротив посольства, чтобы напиться после очередного провала. Очередного отказа.
И вот мне дали визу, да еще с пометочкой «плюс один», а ему нет. Я пил умеренно, и без того себя чувствовал пьяным. Я не хотел, чтобы избыточный алкоголь разрушил мою гармонию – всю эту химию, эндорфины, летучие вещества, сложившуюся внутри меня формулу счастья. Он нажирался тяжело и остервенело и не смотрел мне в лицо.
– Ну что, Сашку с собой берешь?
– Конечно.
– Ну и дурак.
До меня вдруг дошло: он, возможно, надеялся, что «плюс один» – это будет он. Но я конечно собирался взять с собой Сашу. С другом приятно отправиться в увеселительный тур на пару недель. Но на полгода с собой берут не друга, а бабу. Готовить еду, мыть посуду, пылесосить, трахаться и т. д.
– Ты знаешь, в Сити, – он наконец посмотрел мне в глаза. – Говорят, в Сити все расстаются. Там распадаются пары.
– Мы не расстанемся, – сказал я. – И не распадемся.
Я Саше тоже купил подарок – на случай, если я ее отыщу. Или мы встретимся в аэропорту. Или она уже дома, вернулась раньше меня. Я подарю ей амулет от злых духов – тот, из витрины, опаловый, на который она подолгу смотрела. Иногда ночью я вынимаю его из бархатной синей коробочки и зажимаю в руке. Не знаю, зачем. От ненасытного духа города он меня не спасает.
…Лишь под утро Сити выплевывает меня в сон, насосавшись.
Этот сон натужный и монотонный, как работа фабричной швеи. Я как будто стою у станка и строчу, строчу расползающуюся, как некачественная китайская синтетика, ткань моих снов. Это город заставляет меня работать на него даже во сне. Приторочивать друг к другу темные лоскуты, соединять их грубыми швами. Сон про птицу, которую я должен ощипать заживо, к сну про мать, которая зовет меня чужим голосом, и оба их – к сну про Сашу, у которой из языка торчит что-то острое…
Просыпаюсь уставшим, как рабочий, вернувшийся с ночной смены.
Потом, днем, когда я выхожу искать Сашу, в витринах больших магазинов я вижу уродливые черные и красные шмотки. Они похожи на мои сны.
Я не знаю, куда ушла Саша. Она ничего не сказала. А дней до отъезда, дней на поиски остается все меньше.
Шлуинский был прав. Я облажался, по полной программе. Я потерял мою пару. И не прошел ни одной Проверки.
Первая Проверка была, кажется, сразу же по прилете. Я не о паспорт-контроле, я о той самой Проверке. Я не ожидал, что она случится так быстро, поэтому даже не понял. Уже потом, когда Саша предположила, что это была она, меня как током ударило: ну конечно. У выхода из аэропорта, рядом со стоянкой такси, по раскаленному асфальту ползала кошка. Мы подумали, ее сбила машина – какое-нибудь из этих такси и сбило: задние лапы у нее не работали, она ползла и волокла их за собой, и хвост тоже, ползла по кругу, рывками, толчками, как будто пыталась выбраться из своего наполовину умершего тела. А крови не было. Потом я понял, как это странно, что крови не было… Саша сказала, что мы должны отвезти ее в ветеринарную клинику. Это был бред – мы с самолета, усталые, потные, после бессонной ночи, и вот она предлагает, вместо того чтобы ехать в отель, заняться спасением больной грязной кошки. И неизвестно еще, какие у этой кошки бациллы. И так противно к ней прикасаться. Я сказал: нет. Никаких клиник, едем в гостиницу, эта кошка все равно сдохнет.
