В первый раз за этот почти получасовой
разговор на губах чужестранца появилась улыбка:
— Не забывай, я работал с оружием. А значит, в
сферу моей деятельности входили и секретные службы.
Чужестранец попросил, чтобы Шанталь довела его
до реки, — иначе он заблудится. Девушка взяла двустволку — она одолжила ее у
приятеля, объяснив ему, что нервы в последнее время у нее сильно разгулялись:
может, охота сумеет успокоить и развлечь ее, — снова спрятала ее в брезентовый
чехол, и они начали спуск.
По дороге оба не произнесли ни слова. Дойдя до
реки, он произнес на прощанье:
— Я понимаю, отчего ты медлила, но больше
ждать не могу. Понимаю также и то, что тебе для борьбы с самой собой нужно было
лучше узнать меня. Теперь ты меня знаешь.
Я — человек, рядом с которым идет по Земле
дьявол. Чтобы прогнать его или чтобы принять его раз и навсегда, мне нужно
получить ответы на кое-какие вопросы.
Вилка звенела о край стакана, и все, кто в
пятницу вече ром сидел в переполненном баре, обернулись на этот звук. Шанталь
Прим просила тишины.
И тишина воцарилась мгновенно. За всю историю
Вис-коса не бывало такого, чтобы девушка, чьей единственной обязанностью было
обслуживать посетителей в баре, позволила себе нечто подобное.
«Дай Бог, чтобы она сообщила что-нибудь
важное, — подумала хозяйка гостиницы. — А иначе я сегодня же дам ей расчет,
хоть и пообещала когда-то ее бабушке, что позабочусь о ней».
— Послушайте меня, — начала Шанталь. — Сперва
я расскажу вам историю, которую знают все за исключением нашего гостя, — она
показала на чужестранца. — А потом расскажу то, чего не знает никто из вас,
опять же за исключением нашего гостя. По окончании предоставлю вам судить,
правильно ли я поступила, обеспокоив вас в час досуга, который вы вполне заслужили
после утомительных трудов рабочей недели.
«Рискованное дело она затеяла, — подумал
священник. — Она не может знать ничего такого, чего не знали бы и мы. И хотя
она бедная, неустроенная сирота, будет очень трудно уговорить хозяйку не
увольнять ее».
А впрочем, не так уж и трудно, продолжал
размышлять он. Все мы не без греха. Посердится хозяйка дня два или три — и
простит Шанталь. Во всем Вискосе не найти человека, который согласился бы
работать тут. Это занятие для молодых, а молодых в нашем городе больше нет.
— В Вискосе — три улицы, маленькая площадь с
крестом, несколько развалившихся домов и церковь, к которой примыкает кладбище,
— заговорила Шанталь.
— Минутку! — перебил ее чужестранец. Он достал
из кармана диктофон, включил его и поставил на стол перед собой. — Меня
интересует все, что касается Вис-коса, и я не хочу позабыть ни единого слова.
Надеюсь, вам не будет мешать запись?
Шанталь не знала, помешает или нет, но времени
терять не собиралась. Еще несколько часов назад она боролась со своими
страхами, а теперь ей удалось собрать всю свою отвагу и начать говорить.
Неизвестно, что будет, если ее снова перебьют.
— В Вискосе — три улицы, маленькая площадь,
посередине которой стоит крест, несколько домов совсем развалились, но другие
пока целы. Есть гостиница, почтовый ящик на столбе, церковь, к которой
примыкает маленькое кладбище.
Со второй попытки она дала более подробное
описание и уже не волновалась так сильно.
— Как всем известно, Вискос был оплотом и
пристанищем бродяг и разбойников до тех пор, пока наш великий законоучитель
Ахав после своего обращения, совершенного святым Савинием, не превратил его в
город, где ныне обитают только добропорядочные люди.
Но наш иностранный гость не знает, каким
образом Ахаву удалось исполнить свое намерение. Об этом я и расскажу. Ни
малейшей попытки не предпринял он, чтобы убедить кого-то, ибо прекрасно знал
природу человеческую — знал, что люди, которым свойственно принимать честность
за слабость, начнут оспаривать его власть.
Он поступил иначе — пригласил нескольких
плотников из соседней деревни, вручил им чертеж и приказал, чтобы на площади,
на том месте, где ныне высится крест, они построили нечто. Десять суток кряду,
днем и ночью жители города слышали стук молотков и визг пил, видели, как
плотники строгают и тешут дерево, забивают гвозди. И на одиннадцатый день
посреди площади вознеслось гигантское нечто, закрытое полотном. На торжественное
открытие этого монумента Ахав созвал всех жителей Вискоса.
Речи он никакой произносить не стал, а просто
сдернул покрывало, и все увидели виселицу. С помостом, с веревкой и со всем
прочим. Виселица была покрыта пчелиным воском, так что в течение долгого
времени снег и дождь были бы ей не страшны. Пользуясь тем, что на площади
собралось множество людей, Ахав прочел установленные им законы: они защищали
земледельцев, поощряли скотоводов, определяли награду для тех, кто откроет в
Вискосе новые мастерские или лавки. И добавил под конец, что отныне и впредь
жителям придется либо заниматься честным трудом, либо покинуть город. Больше он
ничего не сказал, ни разу не упомянул только что открытый «монумент». Ахав был
из тех, кто не верит в действенность угроз.
Под конец этого торжества люди стали
собираться кучками, и большинство сочли, что святой обманул Ахава и, если он
лишился прежней храбрости, надо его убить. В последующие дни многие строили
планы, как бы это сделать, но при виде виселицы на площади невольно
напрашивался вопрос: «Зачем она поставлена? Не для тех ли, кто не согласится
жить по новым законам? Кто за Ахава, а кто — против него? И нет ли среди нас
его лазутчиков?»
Виселица смотрела на людей, а люди — на
виселицу. Мало-помалу дерзость и отвага мятежников стали уступать место страху,
ибо все знали, что Ахав пользуется славой человека, который, однажды приняв
решение, выполняет его, чего бы это ни стоило. Кое-кто покинул город, другие
попробовали себя на новой стезе прежде всего потому, что им некуда было
податься, а может быть и потому, что теперь высилось на площади это орудие
казни. По прошествии некоторого времени настала в Вискосе тишь и благодать, а
сам городок превратился в крупный центр торговли, благо и располагался он на
границе — начал вывозить высокосортную шерсть и пшеницу наивысшего качества.
Виселица простояла десять лет. Дереву ничего
не делалось, только веревку с петлей время от времени заменяли новой. Ее так ни
разу и не использовали. Ахав так ни словом и не обмолвился о ней. С ее помощью
он сумел превратить отвагу в трусость, доверчивость в подозрительность, истории
об отчаянных людях — в шепоток одобрения. И через десять лет, когда закон
окончательно восторжествовал в Вискосе, Ахав приказал разобрать виселицу и на
ее месте воздвигнуть крест.
