Ткаченко перевел дух, вытер со лба пот.
— Уф… даже сейчас, как вспомню, сразу в испарину кидает. И хоть иду я быстро, не бегу пока, хотя очень хочется, не отстают, твари. Только пасти развалили, кривые какие-то, слюнявые, похрипывают, даже стонут. Видно, что все уроды, им бегать трудно, думается, они силенки для последнего броска и берегли. Кудлатые все, заросшие, но казалось мне, что под шубой у них кожа да кости. Жутко, в общем. Отстали только у Ярославской, дальше не пошли.
— И много чего у нас там осталось? — спросил Шелихов.
— Дистиллятор институтский на мембранах, дорогой, сволочь, полторы тысячи зелеными. — Капитан досадливо махнул рукой. — И, считай, все консервы, что насобирали. С собой только банку говядины я прихватил да аптечку. Да, и ножик тот трофейный, прозрачный, я тоже там оставил, на столе. Ч-черт, хотелось мне эту игрушку сохранить, штука очень стоящая, хотя, конечно, рукоятку бы заменил. Ну, что, сегодня одна тушенка на всех?
— У меня три банки в рюкзаке, — прохрипел Семен. — Никогда в ходку, даже если на два часа, без запаса не ухожу.
— Я в этом плане пустой, — вздохнул ученый. — Как-то не подумал, что здесь застрянем.
— Деньги хоть взяли?
— А?.. ну да… с собой. — Капитан хлопнул по своему рюкзаку.
— Так что у тебя с пушкой, дружище? — Шелихов кивнул в сторону автомата.
— Да… плохо все, — вздохнул Ткаченко. — Гильзу в патроннике порвало, следующий патрон уткнулся, и затвор, зараза, заклинило. Ну, здесь-то я все сделал, затвор теперь работает, а вот кусок этой гильзы, черт бы ее подрал, сел намертво. Ни оторвать, ни зацепить чем, часа три ковырялся. И ведь что обидно, мужики. Машину свою холил и лелеял, чистил, смазывал, все перед выходом проверил, а «калаш» мой, свинюшка, возьми, да и подведи. Теперь только в мастерскую, подручными средствами не получится.
— Возьмешь мой ствол, — приказал Шелихов. — Я-то теперь не боец, ружье не удержу, отдачей из рук вырвет. Мне бы только оклематься, чтобы ходить можно было… что с водой?
— По половине фляги у каждого. В ресторан хотел заглянуть, должна у них быть минералка, но там совсем черно от какой-то дряни на стенах, и ботинки к полу прилипали. Не пошел я туда, ну его на фиг.
— Вот это хреново, — вздохнул Шелихов. — Воду экономить, но если все-таки не получится до дистиллятора дойти, придется минералку искать. Желательно, чтоб в стекле была и в темном месте стояла… не отравимся, но будет не особенно приятно.
— Выбирать не приходится. Хорошо бы и такой найти… ты как сам? Вставать сможешь?
— Смогу. — Семен приподнялся, охнув, сел на кровати. — Отлежусь немного, и можно будет идти… но, мужики, мне бы хоть денек поваляться еще. Остальное уж там, за МКАДом, долечивать буду.
— Хорошо… ладно. — Лазарев кивнул. — Но хочу предупредить, что ночи здесь… м-м… мягко говоря, жутковатые. Да еще и дверь еле держится.
— А почему в соседние номера не пробрались?
— Там… как бы это сказать… трупы. — Ткаченко вздохнул. — А дальше по коридору все непонятным мхом каким-то заросло и за дверями огоньки нехорошие.
— Молодцы, мужики. — Семен даже сплюнул с досады. — Нашли отличный схрон. Ничего не скажешь.
— Ну, извиняй. Во всех ближайших домах кто-то от большого ума двери заварил, видно, жильцы эвакуировались и проявили, так сказать, инициативу. В окна тоже не вломишься — решетки, да и как тебя, лося такого, да еще и поломанного, наверх понимать прикажете? Кушайте, что есть. Ночь пересидели и еще одну, значит, переждем.
— Соседи хоть… спокойные? — спросил Шелихов.
— Да, активности никакой… да там уже, считай, только кости остались, признаков матричных изменений не нашлось. С верхних этажей тоже пока ничего не заявлялось, хотя звуки были, кто-то ходил… ну, если что, отобьемся.
— Мне бы вашу уверенность, наука… — пробормотал Семен.
Сталкер, охая, натужно кряхтя, все-таки поднялся на ноги и, тяжело, неуверенно переступая, подошел к окну. Организм, похоже, не получил никаких калечащих повреждений, и кости, за исключением двух ребер, тоже были целы. Болело, правда, все, и ходьба давалась с трудом. «Ладно… кости целы, мясо нарастет», — подумал Семен и посмотрел в окно, тяжело облокотившись на подоконник.
Похоже, сухость и жара должны были вскоре сойти на нет. В вечернем небе собиралась могучая гроза — за Останкинской телебашней было все черным-черно, только сверху, почти в зените, тьма плавно переходила в громадные ватные клубы, разбегавшиеся на высоте в некоторое подобие наковальни. Грозовое облако полыхало дрожащим розоватым огнем, и даже через открытую форточку чувствовался удушливый мертвый штиль, каким он и бывает перед особенно крепкой грозой, когда от ветра ломаются сучья деревьев и летит шифер с крыш. Заходящее солнце еще подсвечивало золотом края облаков, но с каждой минутой на улице темнело все сильнее, а в тишине вымершего Города все лучше слышен был далекий пока еще, но густой, тяжелый рокот громовых ударов.
— Ишь, погодка поменялась… в Зоне грозы плохие были. Всегда какая-нибудь дрянь, да случалась, — поделился опытом Шелихов. — Похуже иных вспышек бывало.
— Здесь другая Зона, Семен… к великому сожалению, они все разные, — печально вздохнул Лазарев. — Еще одна беда для нашего Центра. Никакой системы, никаких постоянных закономерностей, ничего…
— Ну, вроде ты нашел зацепку, сам говорил. — Ткаченко кивнул в сторону рюкзаков. — «Диск Лазарева», чем не название?
— Ай, да ну вас, капитан. — Лазарев смутился. — Дадут буквенный индекс да номер, у нас анобы именами ученых называть давно уже перестали. Да, конечно, зацепка. Но сколько их было уже, зацепок этих? Десятки теорий, и все провалились. Думаете, моя лучше или хуже? Добро, если подтвердится, мы хоть знать будем, в каком направлении копать.
— Да подтвердится, куда она денется. Зря мы, что ли, тут столько лазили? — усмехнулся капитан.
— Надеюсь, — коротко, как-то бесцветно буркнул ученый, и на этом разговор закончился.
Блеснуло уже намного ярче, и Семен боковым зрением успел заметить, что молния попала в телебашню. Через некоторое время в небе заворочались громовые раскаты, с каким-то зубным звуком задребезжало стекло в треснувшей раме, и с волной пыли и мелких бумажных обрывков прилетел первый шквал. В приоткрытое окно с шумом и дробным грохотом крупных капель проник свежий, прохладный воздух, чистый и вкусный, словно там, за стеклом, не было Зоны, смерти, и дома не были брошены, а люди просто спали или попрятались от дождя. Из окна видно было, как после отдельных крупных капель на теплую пыль и размякший от дневной жары асфальт упали длинные, волнистые космы сильного ливня. Дождь лил настолько густо, что вспышки молний выглядели как-то тускло, а в шуме дождя смягчались раскаты грома. Ветер сотрясал стекла, шелестел в вентиляции, где-то на верхних этажах гостиницы стучало под порывами открытое окно, а в те моменты, когда между стенами ливня появлялись просветы, Шелихов различал в темноте улиц синие вспышки и тусклые радуги в черных провалах дворов. На дороге уже начал собираться мутный, пенистый поток, и тяжело, многотонным ударом в землю ахнула гигантская аномалия, втянувшая в себя серые струи несущейся по асфальту воды.
