— Да… да, наверно… — Андрей потер скулу. — Только бы эта дрянь дальше МКАДа не разошлась… ведь конец нам, сталкер, если Зона весь мир схавает. Я точно не смогу бок о бок с… этими жить.
— Бог не выдаст — свинья не съест. Ладно. Попробую одну штуку. В той Зоне иногда работало. Самому, если честно, на это смотреть уже сил нет.
Семен поднялся, широко расставил руки и достаточно громко крикнул в сторону реки:
— Уходи! Нет ничего! Пошел вон! Уходи, уходи отсюда, нет еды, нет ничего, тут больно! Больно! Больно! Пшел отсюда! Уходи назад, к себе, здесь ничего нет, нет еды, нет!
Один из мертвецов изогнулся, громко, протяжно заклекотал мокрым ртом и, дергаясь, словно в припадке, побрел прочь. Вскоре он исчез в мутной воде, но оставшиеся просто шире раскрыли рты, в которых показалась грязная пена, но так и остались стоять на месте.
— Сработало, но не в полной мере, — прокомментировал Лазарев, доставая небольшой фотоаппарат. — Взять бы образец… кажется, данных по таким «матрицам» у нас еще нет. Вполне возможно, новый тип.
— Придется обойтись фотографиями, — сказал Семен. — Извини, наука, но никаких образцов. Сам не пойду и вас не пущу.
— Я, конечно, ученый, — Андрей криво улыбнулся, — но не настолько.
Семен посмотрел на ПМК. До обозначенного времени оставалось еще примерно полчаса, но аномалия, занявшая все пространство между мостом и рекой, начала меняться раньше. Сначала под мостом тяжело ухнуло с таким звуком, словно на землю свалилось срубленное дерево. После серии коротких тусклых вспышек из-под железнодорожного полотна густо посыпались сухие листья, обрывки бумаги и прочий сор, видимо, ранее притянутый статическими зарядами, а над перилами, рельсами и остатками поезда расцвели на несколько секунд кусты коротких ветвистых молний.
— Ну, вот оно и есть, — буркнул Серый, на всякий случай бросив несколько камешков под мост. — Давайте быстрее, друзья-товарищи. Не факт, что сейчас эта дрянь под мостом целый час отдыхать будет… данные карт, по ходу, уже устарели.
Под мостом то ли еще оставались легкие статические заряды, то ли просто шевельнулись волосы на голове от неприятного, морозного до мурашек ощущения, и Шелихов крепко пожалел, что воздержался от приема препарата. Зона снова начала жечь его душу, снова растеклось противное, ватное ощущение в ногах и участилось дыхание. Семен почувствовал, как пот, густо высыпавший на лбу, начал стекать к уголкам глаз, спина же взмокла так, что хоть выжимай. После того, как группа миновала аномалию, Семен остановился, глубоко вздохнул и достал шприц тюбик. Какая уж там, к черту, бережливость, когда вот-вот откажут ноги, и Серый свалится мешком прямо в воду, к тем облезлым и размокшим чудовищам…
— Что, накрыло? — участливо спросил капитан, и Шелихов, не сдержавшись, сквозь зубы покрыл его злобным матюгом. Да еще никак не хотел слезать колпачок с иглы, и Лазарев отобрал шприц у сталкера, после чего аккуратно и быстро сделал Серому инъекцию в вену на тыльной стороне ладони — времени закатывать рукав куртки просто не оставалось — Семен начинал задыхаться.
— Горелый, тво-ю ма-ать… — хрипел он между долгими, тяжелыми всхлипами, сжимая кулаки так, что на ладонях оставались лунки от ногтей. — Когда же, твою на-лево… это уже закончится…
Называется, сдержался. Геройски «сэкономил» утреннюю дозу, думая, что, раз так, то, значит, неплохо начался день, если не колотит от страха, несмотря на Зону вокруг. Что, может быть, уже избавился от своего опротивевшего до тошноты страха, что вот оно, вылетел клин, вышибли. И даже на зомби глядя, терпел, и вроде успешно так терпел, получалось не трястись, вон даже капитан удивлялся. Черт побери… видать, не судьба ему без профессорских препаратов этот поход пережить. Значит, если вернется, то и потребует не деньгами, нет, а этими самыми шприцами. Чтоб целый ящик этой благословенной дряни, и жить, жить без страха столько, сколько отпущено.
Семен тихо, но жутко, тяжело завыл от ярости и страха, проклиная Зону за то, что она есть, экспедицию, в которую имел глупость вляпаться, Яковлева за то, что уболтал горелого сталкера проводником поработать. Семен закрыл глаза, и то ли от действия наркотика, то ли от сводящего с ума, застарелого страха на черно-багровом фоне век поплыли образы необычно яркие. Детальные… вот разверстый овальный оскал свиненка, размокшего в колодце. Блеклый, внимательный взгляд Кисляка, его вечный прищур, словно от слишком яркого света, толстая, немного отвислая нижняя губа, от чего на харе бандита почти всегда застывало недовольное, обиженное выражение. Толстяк в шикарном «Мазерати» ярко-алого цвета, с трудом повернувший заплывшую складками шею и, отдуваясь, с пренебрежительно-злой интонацией интересующийся, какого х…ра торчит бомжеватого вида сутулый очкарик-заморыш возле ворот его дачи и вообще, где, б…дь, сторож. А сторожа уже нет, как нет и двух злобных, но туповатых стаффордширов во дворе, на которых пришлось потратить целый магазин патронов. И кровь, чертовски много крови из простреленной головы, настоящим потоком, словно толстяк был болезненно раздут не от жира, а переполнен этой густой, теплой жидкостью, по цвету так похожей на его дорогую машину. И еще один человек медленно оседает на снег возле своего подъезда, и из слабеющей руки вываливается магнитный ключ домофона, а Шелихов все стреляет, пока не кончаются патроны, и камера над дверью не видит лица, а только сутулую фигуру в длинном темном плаще, и соседи не слышат ватных хлопков глушителя, навинченного на ствол. Длинный, острый штырь из металлического уголка с поперечной рукоятью, спрятанный в рукаве джинсовой куртки, вокруг толпа, праздник, какой-то там день города. И клиент, чудак, любит пешие прогулки по ВВЦ, воспоминания детства, павильоны, фонтаны. И шумно вокруг, грохочут басы на временной сцене, потому никто не слышит, как тихо охнул заказанный лучшим другом-бизнесменом совладелец фирмы, как ухватился за спину, словно у человека вдруг сильно прихватило поясницу, да так сильно, что получилось дойти только до садовой лавки. А Шелихов уже далеко, уходит в сторону гостиницы, так как задание его выполнено, и «клиента» уже не спасут самые лучшие врачи даже в том случае, если «Скорая» приедет вовремя. И тот человек все еще сидит на лавочке, не осознавая того, что его только что убили, и даже не понимает, почему так страшно заболела спина и темнеет в глазах, почему разлилось горячее, странное ощущение под ребрами. И снова блеклый, внимательный взгляд, и толстая нижняя губа шлепает про следующий заказ, а на стол ложится тонкая грязная стопка импортных дензнаков, десятая, а может, и двадцатая часть того, что получил сам Кисляк. А потом снова — перекрестие прицела на чьей-то бритой макушке, плавно переходящей в шею, и хлесткий выстрел из чердачного окна старинного дома, заброшенного на реставрацию. Перед помутневшим взором Шелихова пролетали одна за другой кровавые, тяжелые картины прошлого, и над всеми ними кривлялась сгнившая свиная морда, гоготала, щелкая мелкими серыми зубами: «Жи-изнь! Это жизнь, Семка, и все здесь для тебя! Живи, Семка!» И все те смерти перед глазами — ярким, стремительным потоком, словно в адском калейдоскопе, и видно, как много их, слишком много для одного человека. «Жии-вии, Семен! Жи-ВИИИИИИ!!!!» — видение стало ярким, почти осязаемым, и Шелихов ясно услышал этот заливистый свиной визг, настолько громкий, что заломило в висках, а в мозг воткнулась тонкая раскаленная игла умопомрачительной боли. Семен потерял сознание еще до того, как упал на пыльную тропинку.
