Случались время от времени и неприятности – один не
заплатил, другой угрожал девице, третий вел себя агрессивно – но за те долгие
годы, в течение которых Милан, не покладая рук и не жалея сил, завоевывал
добрую славу для «Копакабаны», он научился с первого взгляда определять тех,
кому в его заведении делать нечего. Никто из девиц не мог понять, какими
критериями он руководствуется, – не раз бывало, что какой-нибудь
респектабельный на вид господин, переступив порог, узнавал, что сегодня вечером
свободных мест нет (хотя имелось их в избытке), да и завтра тоже не будет
(понимать это следовало так: «Уходите и не возвращайтесь»), в то время как небрежно
одетого, небритого человека принимали как родного и с приветливостью
необыкновенной угощали бокалом шампанского. Владелец «Копакабаны» людей
встречал не по одежке и в конечном счете неизменно оказывался прав.
Обе стороны оставались довольны друг другом. Подавляющее
большинство клиентов составляли люди женатые, занимавшие видное положение в
обществе. Кое-кто из «персонала» тоже был замужем, кое у кого были дети, так
что они время от времени посещали родительские собрания, нимало не беспокоясь о
том, что могут встретиться там с клиентом, – они были уверены, что тот
промолчит, опасаясь скомпрометировать себя. Такая вот действовала круговая
порука.
Отношения между девицами были вполне товарищеские, но
близости особой не возникало: о себе рассказывалось скупо. В тех редких
разговорах, которые вела Мария со своими коллегами, ни разу не уловила она ноты
горечи, виноватости или печали – девицы воспринимали свою жизнь как данность и
не роптали. Был и легкий оттенок вызова – они словно гордились тем, как сложилась
их судьба, тем, что противостоят миру, что независимы и уверены в себе.
Отработавшая неделю «новенькая» переходила в разряд «профессионалок» и получала
указания насчет того, что ей следует всемерно укреплять узы брака (проститутка
не должна угрожать святости семейного очага), что в «нерабочее время» принимать
приглашения нельзя ни в коем случае, что выслушивать клиента надо не перебивая
и со своими суждениями особенно не лезть, а в кульминационный момент –
постонать (Мария узнала, что так поступают все, ей же об этом сразу не
рассказали потому, что это – один из секретов ремесла), что на улице надо
здороваться с полицейскими, а разрешение на работу – продлевать аккуратно и
своевременно, а медицинское освидетельствование – проходить в срок. И наконец,
что не следует слишком уж задумываться над тем, как выглядит твоя работа с
точки зрения морали и закона: работа – она и есть работа. И точка.
В ожидании клиентов Мария неизменно открывала книгу, а
потому вскоре прослыла «интеллектуалкой». Поначалу ее спрашивали, не про любовь
ли книжка, но когда девицы убедились, что она штудирует такие скучные и сухие
материи, как психология, экономика, а с недавних пор – еще и усадебное
хозяйство, ее оставили в покое, и она могла без помехи читать и делать выписки.
Благодаря тому, что Мария, у которой образовался
многочисленный круг постоянных клиентов, появлялась в «Копакабане» ежедневно,
она снискала благоволение Милана и зависть своих коллег, шушукавшихся у нее за
спиной о том, что она – тщеславна, высокомерна и думает только как бы побольше
денег заработать. Что ж, последнее было отчасти верно, но ей всегда хотелось
спросить: «А вы-то здесь не за тем ли самым?»
Ну да, в конце концов, брань, фигурально выражаясь, на
вороту не виснет – зависть и недоброжелательство суть неизменные спутники
успеха. Лучше вообще не обращать внимания на эти пересуды, а сосредоточиться на
выполнении двух задач – в намеченный срок вернуться в Бразилию и купить
фазенду.
Ральф Харт теперь ни днем, ни ночью не шел у нее из головы,
и Мария впервые в жизни была счастлива своей отсутствующей любовью – при том,
что корила себя за признание, грозившее потерей всего. Потерей? А что ей
терять, если она ничего не просит взамен?! Она вспомнила, как заколотилось у
нее сердце, когда Милан вскользь заметил, что Ральф был – или остался? –
«особым клиентом». Что это могло значить? Она терзалась от сознания измены и
ревновала.
Разумеется, ревность – это в порядке вещей, хотя жизнь уже
успела научить ее, что не следует думать, будто кто-то кому-то может
принадлежать. А тот, кто все-таки считает, что это так, просто обманывает сам
себя. И потом, она не может совладать с ревностью, у нее нет по этому поводу
каких-либо свежих идей. И она не считает ревность проявлением слабости.
Самая сильная любовь – та, которая не боится проявить
слабость. Как бы там ни было, если это – настоящая любовь (а не самообман, не
способ отвлечься или провести время, ибо оно в этом городе тянется бесконечно),
то свобода рано или поздно победит ревность, уймет причиняемую ею боль, потому
что боль – тоже в порядке вещей. Каждый, кто занимался спортом, знает: хочешь
добиться результата – будь готов к ежедневной дозе боли, к тому, что тебе будет
плохо. Поначалу кажется, что это – совершенно ни к чему, что это приносит только
ломоту в мышцах, но с течением времени начинаешь понимать: нет, это входит в
программу, не испытав боли и ломоты, не сможешь обрести легкость и силу, а
потом приходит минута, когда ты чувствуешь – без боли ты не достигаешь
желаемого результата.
Опасность таится в том, что порой мы обожествляем боль, даем
ей имя человека, думаем о ней непрестанно, но от этого Мария, слава Богу, уже
научилась избавляться.
Научиться-то научилась, однако довольно часто ловила себя на
том, что думает: где сейчас Ральф, почему не видится с ней, не счел ли он
глупостями ее фантазии на темы поезда и задавленного вожделения? Быть может,
услышав ее признание в любви, он сбежал? И вот, стремясь не допустить, чтобы
прекрасные чувства обернулись страданием, Мария разработала собственный метод –
когда в голову ей приходило что-то светлое и отрадное, связанное с Ральфом
Хартом (будь то огонь в камине, вино, какая-нибудь мысль, которой бы ей
хотелось с ним поделиться, или приятное томление в предвкушении новой встречи),
она останавливалась на миг, улыбалась небесам и благодарила их за то, что жива
и ничего не ждет от возлюбленного.
Если же она начинала тосковать в разлуке или корить себя за
то, что вела себя неправильно во время их последней встречи, то говорила себе:
«А-а, ты желаешь думать об этом? Ну и на здоровье – думай, а
я займусь делами поважней».
И бралась за чтение или – если шла по улице – внимательно
приглядывалась и прислушивалась ко всему, что окружало ее, – к краскам,
звукам, лицам, к стуку собственных каблучков, к шелесту переворачиваемых
страниц, к проезжавшим мимо машинам, – ловила обрывки разговоров. И
неприятная мысль истаивала и исчезала. А если через пять минут возникала вновь,
Мария повторяла все сначала, и тогда воспоминания, не отбрасываемые, а мягко
отстраняемые, уходили надолго.
