— Слышал-слышал! И про секретаршу тоже слышал…
— Так неужели вы думаете, что у меня, с моей ответственностью, с огромным фронтом подведомственных мне работ было время заниматься всякой, извините за выражение, мистикой?
— Ну, ладно… — проговорил Леня, поднимаясь. — Раз у вас не было времени — займусь этой мистикой я…
— А что же вы чайку не выпили? — засуетился сторож. — Вот у меня и печенье есть… есть «Курабье», есть «Лолита»… вы лично какое предпочитаете?
— Я лично предпочитаю откланяться. А чайку мы с вами как-нибудь в другой раз выпьем. Хоть с Лолитой, хоть с Кончитой…
— Как же так… — сокрушался хозяин. — Я ведь уже и чай заварил…
— В другой раз, в другой раз! Устроим вечер воспоминаний, вы мне расскажете про свою секретаршу… размером с хоккейное поле… — И Леня вышел из сторожки.
На улице он увидел следующую картину.
Рыжий сторожевой пес вертелся волчком, время от времени обиженно поскуливая, а Пу И носился вокруг него с оглушительным лаем и наскакивал на рыжего, норовя исподтишка цапнуть его за хвост. Пока здоровенный пес неловко разворачивался, чтобы схватить наглеца и задать ему трепку, Пу И успевал обежать вокруг и совершить новую атаку или поднырнуть под рыжего и выскочить в безопасном удалении от его грозных челюстей.
— Пу И, безобразник, что ты устраиваешь! — беззлобно проговорил Маркиз и, подхватив своего любимца под мышку, вместе с ним сел в машину.
Рыжий пес разразился вслед им обиженным лаем, в котором явственно можно было расслышать: «Ну, погоди, жалкий недомерок, я до тебя еще доберусь! Скажи спасибо своему хозяину, что он спас тебя от неминуемой расправы!»
Пу И выглянул в окно машины и тявкнул в ответ.
В его лае прозвучало совсем другое: «Ну, что ты так возмущаешься? По-моему, мы отлично поиграли!»
— Ох, Пу И, когда-нибудь ты доиграешься! — пожурил Маркиз четвероногого хулигана.
Вырулив на Витебский проспект, он поехал в сторону Обводного канала, чтобы отыскать таинственную трансформаторную подстанцию за номером 13–13.
* * *
Капитан Гудронов вошел в полутемный зал.
— Ты куда прешься? — зашипела на него приземистая тетка с повязкой на рукаве. — Не видишь — репетиция!
— Полиция! — огрызнулся Гудронов и сунул под нос тетке свое удостоверение.
Тетка что-то раздраженно пробухтела, но не посмела препятствовать представителю власти.
Гудронов медленно двинулся по проходу между креслами к ярко освещенной сцене.
В первом ряду сидел крупный пожилой мужчина с длинными седыми волосами, покрытыми круглой абхазской шапочкой.
— Варвара, солнце мое! — говорил он громким, хорошо поставленным голосом. — Ну скажи, что ты играешь?
— Поросенка, Кирилл Мефодьевич… — виновато отозвалась со сцены долговязая девица в длинном сером свитере.
— Поросенка?! — повторил за ней длинноволосый. — Поросенок — это не что, это кто! Поросенок — это только внешняя канва твоего образа! Ты, Варвара, должна играть крушение мечты! Ты должна играть несбывшиеся надежды своего героя! Твой герой надеялся, что его домик выдержит все испытания, посланные судьбой, а он рухнул от первого же дуновения, и твой герой остался у разбитого корыта!
— Корыто — это из другого спектакля… — робко возразила актриса. — Там я играю рыбку…
— Если я говорю «корыто», я имею в виду символ! Образ! Ты понимаешь, Варвара?
— Понимаю, Кирилл Мефодьевич… — вздохнула актриса.
— Ничего ты не понимаешь! — гремел режиссер. — Твой Ниф-Ниф — мечтатель, романтик! Он верит, что можно играть и резвиться, не думая о завтрашнем дне, не заботясь о хлебе насущном! Он верит, что судьба всегда будет к нему благосклонна! Он — светлый, легкий, доверчивый поросенок! Ты понимаешь, Варвара?
— Понимаю, Кирилл Мефодьевич… — Актриса понурилась.
— Учись у Людмилы! — Режиссер поднял красивую руку и показал на другую актрису, стоявшую в глубине сцены. — Вот она глубоко понимает сверхзадачу своего образа! Ее Наф-Наф — это практик, прагматик, человек дела и долга! Человек, для которого жизнь — не веселая прогулка, а трудный маршрут по пересеченной местности, или даже марш-бросок с полной выкладкой… Этакий Шульц… то есть Штольц… Вообще, солнце мое, «Три поросенка» — это не простая вещь, это глубокая, философская пьеса… это, я не побоюсь этого слова, притча… притча о судьбах нашего поколения… или вашего поколения… о судьбах всех поколений… Молодой человек, а что вы здесь делаете?
Последние слова режиссера относились уже не к актрисе, а к капитану Гудронову, который как раз приблизился к сцене.
— Анна Сарафановна, почему в зале посторонние? Я вас просил, чтобы в зале не было посторонних! Неужели так трудно выполнить мою маленькую просьбу?
При этом режиссер показал пальцами щепотку, чтобы продемонстрировать, какая маленькая была эта просьба.
— А вам трудно запомнить мое отчество? — ответила, подбоченясь, коренастая тетка с повязкой. — Не Сарафановна я, а Сафроновна! Сафроновна — понятно? А мужчина этот из полиции, так что сами с ним разбирайтесь!
— Мне все равно, из полиции он или из каких-нибудь других органов! — гремел режиссер. — Никакая власть не должна вмешиваться в творческий процесс! Никакая власть не властна над творцом! Никакая власть не должна мешать искусству, потому что жизнь коротка, власть временна, а искусство вечно! Чего вам надо, молодой человек? Вы все равно уже испортили репетицию, вывели меня из священного творческого состояния, лишили вдохновения!
Капитан Гудронов не сразу ответил режиссеру.
Он стоял перед сценой, не сводя глаз с той самой актрисы, которую режиссер ставил в пример. С актрисы, играющей практичного, делового и предприимчивого поросенка Наф-Нафа.
С первого взгляда она капитану Гудронову не слишком показалась.
Эта актриса была небольшого роста, довольно полненькая, со светлыми волосами, собранными на макушке в два вполне поросячьих хвостика, с маленьким слегка вздернутым носиком и круглыми доверчивыми глазами.
В общем и целом капитан Гудронов ничего особенного в девушке не нашел.
— Молодой человек! — снова окликнул его режиссер. — Вы действительно из полиции?
Гудронов печально вздохнул, предчувствуя уже, что с этой артистической публикой он будет иметь множество неприятностей, и повернулся к режиссеру.
— Капитан Гудронов, — представился он, протягивая режиссеру свое удостоверение в открытом виде, как то предписывалось должностной инструкцией.
— Судя по фамилии, вы занимаетесь расследованием дорожно-транспортных происшествий? — осведомился режиссер. — Что, кто-то из наших артистов поставил машину в неположенном месте или проехал перекресток на красный свет?
— Нет, я занимаюсь расследованием убийства, — сухо и строго отозвался Гудронов, со значением выделив последнее слово. — И в связи с этим расследованием мне нужно задать несколько вопросов вашей актрисе… — Он сверился с запиской, которую продиктовал ему Ананасов, — актрисе Ирискиной. Могу я с ней поговорить?
