Иван Иванович не отвечал Моисею, и тот через какое-то время стал разговаривать сам с собой.
— Конечно, ему сидеть, а нам до Москвы только доехать и обратно. С другой стороны — еще неизвестно, что лучше, а что хуже. Вот ему каждый день и жилплощадь бесплатная, и горячая пища. А я уже второй день горячей пищи не видел. И с жилплощадью у меня проблемы. Тесть, старый козел, не хочет квартиру разменивать, так я с Ленкой на съемной квартире это самое… ютюсь… ющусь… Понятно, короче. Нет, а если с другой точки зрения посмотреть, так у меня отпуск бывает, мне отпускные платят, правда, маленькие… Хотя какие-никакие, а деньги. Ленке можно обновки купить, да тесть — старый козел — просил взаймы. Опять, гад, не отдаст…
Иван Иванович достал из кармана горсть грецких орехов и начал есть их, с шумом разгрызая крепкую скорлупу и бросая огрызки прямо на пол. Щукина, который стал уже задремывать, разбудил этот хруст. Моисей тоже зыркнул на Ивана Ивановича, потом замолчал и начал смотреть на него пристально, словно ожидая, что тот угостит его орешком. Но Иван Иванович молча щелкал один орех за другим.
Какие-то мысли забродили в голове Щукина. Он вдруг ощутил что-то похожее на вдохновение и подумал, что давно уже не чувствовал ничего, кроме тупой апатии и полного безразличия к себе.
Впрочем, почему безразличия?
Ведь он не пропускал мимо ушей ни одного неосторожно сказанного слова своего следователя. Другой кто на месте Николая, может быть, и прослушал бы что-то важное, но Николай-то уловил какие-то крупицы правды в речи мента, обращенной к нему, и по старой тюремной привычке отсеял их от привычной, вязнущей в ушах лжи.
— Дай орешек, — не выдержав, попросил Моисей у Ивана Ивановича.
— Последний, — сказал Иван Иванович.
Моисей замолчал.
Иван Иванович опустил руку в карман и достал еще один орешек. Разгрыз его, плюнул скорлупку на пол и снова полез в карман. Извлек еще один орешек и так же ловко разгрыз и его. Потом достал еще один.
— Ты же говорил — последний?! — возмутился наконец Моисей.
Иван Иванович удивленно посмотрел на орешек в своей руке.
— Последний, — подтвердил он. — И как он у меня в кармане завалялся?
Съев и этот орешек, Иван Иванович снова опустил руку в карман. И достал сигареты.
Моисей шумно выдохнул.
— Чего ты? — покосился на него Иван Иванович.
— Скучно, — отвечал Моисей. — Одуреть можно от скуки. И главное — спать хочу, а глаза закрою, и все плывет. Тошнит и спать не хочется.
— Это от переутомления, — авторитетно заявил Иван Иванович. — У меня тоже такое бывает.
— Слушай, — взмолился Моисей. — Сделай ты что-нибудь! Ты же это — опытнее меня, придумай, как хоть немного развлечься!
Иван Иванович закурил и выпустил струю дыма с таким видом, будто готов был прямо сейчас изречь пророчество, способное изменить ход истории. Моисей во все глаза смотрел на него.
— Ладно, — сказал Иван Иванович и, покосившись на Щукина, полез в карман своей форменной куртки, висевшей на полке рядом с ним.
Щукин открыл глаза.
— Вот, — сказал Иван Иванович, и Николай услышал восторженный голос Моисея:
— Водка!
— А ты думал, — прогудел Иван Иванович. — Первое средство от скуки. Хотел на ночь оставить, да смотрю, ты совсем измучился.
— Молодец… — сказал Моисей. — Я и правда совсем измучился. А закусывать чем? Не скорлупой же от твоих орехов.
«Скорлупа, — стукнуло в голове у Щукина. — Скорлупа ореха…»
Перед глазами его мелькнули солнечные летние вольные дни — широкий базар, многолюдная толпа и Вячик, старинный приятель Щукина, последние годы своей длинной жизни промышлявший на базаре игрой в скорлупку, — Вячик, научивший Щукина всем нехитрым премудростям этой игры.
«А что? — подумал вдруг Щукин. — Чем черт не шутит. Дай-ка попробую…»
Это был момент истины.
* * *
— Мужики! — рывком поднявшись, проговорил Щукин. — Дайте водяры стакан.
Моисей и Иван Иванович ошеломленно молчали.
— Вот это да! — первым опомнился Моисей. — Молчал, молчал всю дорогу, а теперь заговорил!
— Я ведь ее очень долго не попробую, — постаравшись придать своему голосу жалобные интонации, сказал еще Щукин.
Моисей и Иван Иванович переглянулись.
— Нам и самим мало, — сказал Моисей, а Иван Иванович строго посмотрел на Николая и добавил:
— С конвоируемыми воспрещается разговаривать. Тем более — водку пить.
— Водку пить вообще нельзя, — сказал Щукин. — В смысле, на работе. Тем более — на вашей.
— Ты чего это? — возмутился Моисей. — Накапать хочешь?
— Нет, — проговорил Щукин. — Ни в коем случае. Лучше вы мне накапайте стакан. Или полстакана.
Моисей посмотрел на Ивана Ивановича и пару раз хлопнул белесыми ресницами.
— Может, и правда дать ему немного? — неуверенно предложил он.
— Ни за что на свете, — твердо произнес Иван Иванович.
— Да он же ее сколько лет не увидит, — сказал Моисей. — Эй ты, — обратился он к Щукину. — Сколько тебе дали-то?
Щукин не успел ответить.
— Его еще не судили, — сказал за него Иван Иванович. — Везут на следствие.
— Вот видите, — тут же подхватил Николай. — А по закону, пока я не осужден, я считаюсь только подозреваемым. Может быть, я вообще невиновный? Как вы мне в глаза посмотрите, когда через год встретите на улице?
— Угрожает, — произнес Моисей, глядя на Ивана Ивановича. — Обещает встретить, как выйдет…
— Нисколько я не угрожаю, — поторопился Николай. — По-человечески прошу — дайте стакан водяры. Это ведь немного. Вы завтра гулять будете по улицам, хоть сотню бутылок сможете купить на свои бабки, а я в камере пухнуть буду… Ну дайте, — проныл Щукин, — чтобы хоть вкус ее не забыть.
Моисей снова посмотрел на Ивана Ивановича. Тот молчал.
— За что тебя? — спросил Моисей у Щукина, тиская в руках заветную бутылку.
— Улицу неверно перешел, — невесело усмехнулся Николай, — с чужим баулом.
— Да ладно тебе, — сказал Иван Иванович, но не Щукину, а Моисею. — Чего ты его слушаешь? Когда они правду-то говорили?
— Значит, не дадите? — вздохнул Щукин.
— Почему это? — поднял брови Иван Иванович. — Может быть, и дадим граммулечку. Вот только…
— Что? — жадно спросил Щукин.
— Спляшешь для нас или споешь, тогда подумаем, — проговорил Иван Иванович и подмигнул Моисею, как бы приглашая его к бесплатному веселью.
— Издеваетесь… — горестно констатировал Николай.
