«Баал-Зеббул», — произнес я мысленно.
Я очень хотел услышать ответ. Может быть, мне показалось, но я услышал его.
Услышал новую ноту в монотонном жужжании жирных пожирательниц гниющих трупов, почувствовал, как поднялось из бесконечной глубины холодное и мягкое НЕЧТО, которое коснулось меня на мгновение и исчезло, вернулось в зловонную яму — ждать.
Оно терпеливо, это НЕЧТО, оно может ждать веками и даже тысячелетиями, потому что в запасе у него вечность, а в вечности не имеет значения время. Главное, Оно знает, что в конце концов дождется. Рано или поздно. Теперь Оно думает, что скорее — рано, и я так думаю тоже.
А еще я думаю о том, что теперь у меня есть покровитель. Настоящий покровитель.
Столько времени прошло, все, что было здесь, давно минуло и кануло, но до сих пор от вида Площади Трех Вокзалов с души воротит.
И вроде уже не больно и не обидно, и вроде я здесь уже действительно чужой… Нет, даже не чужой, я — НАД. Над этой площадью и над всеми тремя вокзалами. В какой-то мере я даже управляю их жизнью, но все еще давит что-то… Крохотный червячок сомнений грызет. Как будто не все долги розданы, как будто моя свобода, сила и власть только кажутся мне. Снятся. И что подойдет ко мне сейчас пьяный и вонючий… Нет, Купца уже нет в живых, но подельщики его остались, и они помнят обо мне, точно знаю, что помнят!.. Итак, подойдет ко мне кто-то из них, ткнет под ребро заточкой… Нет, не убьет, пригрозит только и уведет за собой. Долги раздавать.
Кривой, конечно, личность авторитетная, и имя его кое-что значит, но у нас ведь и авторитетов убивают запросто, а уж шестерок их…
Слишком лакомый кусочек эти три вокзала, чтобы Кривому так просто позволили владеть им!
Пока это наша вотчина, пока каждый встречный ублюдок едва ли не кланяется, но измениться все может в любой момент!
Прямо сейчас все может измениться!
Как же ненавижу я это место! Этот заплеванный асфальт, этих таксистов, челноков с клетчатыми баулами, кавказцев, продавцов и туристов! В мою кожу, легкие, в мою душу въелась, должно быть, навсегда тошнотворная вонь немытых тел, мочи, прогорклого жира скворчащих чебуреков, выхлопных газов, липкой копоти, которой пропитан воздух.
Мне снится этот запах, снится синяя рожа Купчины, надвигающаяся на меня, разевающая беззубый рот, и я просыпаюсь в липком поту и бегу в ванную смывать несуществующую вонь.
Глупо, безумно глупо! Но ничего не могу я с собой поделать и не смогу, наверное, никогда. Жить в грязи выше моих сил! Не могу я! Не могу!
А должен.
Должен, чтобы не закончилось все так, как предписано было для меня законами — жестокими и грязными законами Площади Трех Вокзалов, — которые я когда-то сумел победить. Должен, чтобы воплотить-таки в жизнь то… что уже почти не мечта, а реальность.
Вру… Ну конечно же вру. До победного конца еще далеко. Но я уже знаю все! Каждый свой шаг я просчитал до мелочей! Только бы не сорваться, не поспешить, не выдать себя.
В этом случае я умру. Кривой не станет меня мучить, не будет изощренно мстить, он просто убьет меня. И умру я грязно и мерзко, как умирают помоечные крысы, умру, как мне до скрежета зубовного не хотелось бы умереть, и как я едва не умер тогда…
Черт! Мне не стоило приходить сюда! Не стоило лишний раз вспоминать, бередить старые раны!
Тьма просыпается… Вонзает когти в солнечное сплетение, застит глаза, сжимает тисками голову. Вонючая, душная, гнилая тьма! Я уже научился бороться с ней… почти научился… Я взрослый и сильный, и даже ей, Тьме, не позволю мешать мне! Но как же тяжело с ней справляться, когда она уже пришла, уже запустила когти…
А виновата Наташка. Зараза Наташка. Тупая, безмозглая тварь!
В затуманенной голове мелькнула и пропала сладостная сценка, как я сжимаю в кулак густые светлые волосы у нее на затылке, как бью со всего размаха лбом о стену.
Я даже услышал звук удара, хруст треснувшей кости, увидел кровь на белой гладкой коже.
Нет, нет, нет!
Я тряхнул головой и прибавил шагу.
Прочь, Тьма!
Наташка, конечно, получит свое, но только в воспитательных целях.
На вокзале не существует дня и ночи, будней и выходных. Он не отдыхает никогда, беспрестанно проворачивая в себе, как в гигантской мясорубке, сотни и тысячи самых разнообразных людей.
Когда-то мне довелось пожить на вокзале, недолго, всего лишь два или три месяца, но я понял, осознал, впитал и растворил в себе этот жуткий круговорот, который туманит, отупляет и завораживает сильнее наркотика. Своей тупой бесконечностью. Бесконечностью…
В животное, чье существование — череда простейших инстинктов, превратиться удивительно легко. И самое страшное, происходит это незаметно.
Сначала ты перестаешь различать съедобную пищу и отбросы, потом ты забываешь, что месяц не мылся, потом начинаешь отделять себя от тех, кто спешит мимо, кидая на тебя мимолетные взгляды — равнодушные, любопытные, брезгливые или сочувственные, и начинаешь причислять себя к таким же, как и ты, грязным, вонючим, больным. Животным.
Больным животным, потому что здоровые животные — не отравленные наркотиками и водкой — так же далеки от нас, как и спешащие по своим делам туристы.
Я не люблю вокзалы, я стараюсь обходить их стороной.
Мне не нужна эта чертова площадь, мне не нужны эти грязные вокзалы, ни один из трех, мне нужна всего лишь станция «Комсомольская». Да и она-то, собственно, не очень.
Мне нужна одна маленькая комнатка, совсем неприметная, служебное помещение метрополитена.
Кому как больше нравится: милиция, ментовка, «обезьянник».
Наташка сидела на стульчике в ментовском закуточке, раскачиваясь из стороны в сторону. На лице ее застыла странная маска страдания и блаженства, голова болталась из стороны в сторону.
— Забирай, — буркнул Степаныч. — Но смотри, чтобы больше я ее здесь не видел. Мало ли что, — добавил он виновато, — вдруг попадется кому на глаза, малолетка ведь, а обкуренная…
— Спасибо, Степаныч, — сказал я, с отвращением глядя на растрепанную, грязную девку с пустыми глазами. — Я не забуду.
В ту минуту мне не хотелось ее видеть — никогда. Хотелось сказать Степанычу, чтобы вышвырнул он эту тварь под забор, где ей и место!..
Но куда от нее денешься… с другой стороны. И когда она мне надоест? Жду этого дня, как избавления.
Только Наташка, эта непроходимая, слабоумная идиотка могла такое учудить! Налопаться какой-то дряни и улечься отдохнуть на лавочке в метро. Она, видимо, возомнила, что особенная, что ей все позволено, что она может творить безнаказанно такие вещи, за которые любой другой получил бы сполна!
Она получит.
Она так получит, что мало не покажется!
