Савуа больше не поглядывает на часы. И когда в кармане
звонит телефон, не отвечает. Дело оказывается сложнее, чем представлялось ему
поначалу.
— То есть вы согласны со мной?
— Согласен, — отвечает легендарный сыщик из
Скотланд-Ярда, раскрывший пять преступлений, которые считались безнадежными
«глухарями».
— Так на каком же основании вы все-таки считаете, что
мы имеем дело с серийным убийцей?
Моррис улыбается. Наконец-то этот инспектор начал
прислушиваться к его словам.
— На основании того, что в совершенных им убийствах
полностью отсутствуют мотивы. У всех — ну, или у большинства таких преступников
— есть то, что мы называем «почерком»: они выбирают определенный тип жертвы —
гомосексуалиста, проститутку, бездомного бродягу, любовников, прячущихся в
укромных уголках, и т. д. Есть другие: они убивают потому, что не в
состоянии подавить это побуждение. Удовлетворив его, останавливаются до тех
пор, покуда импульс не возникнет вновь. Я думаю, ваш подопечный — из таких.
— Тут есть о чем подумать… Преступник действует очень
изощренно и нестандартно. И всякий раз убивает по-разному — стилетом, ядом,
голыми руками… Он прекрасно знает анатомию, и пока для нас это единственная
зацепка. Надо полагать, свои убийства он спланировал заранее и довольно давно,
потому что яд так просто не достанешь, а значит, мы вправе отнести его к
категории «исполняющих миссию», хоть и не можем определить, какую. И еще один
возможный след: при убийстве торговки сувенирами он использовал прием русского
боевого искусства, называемого самбо.
Я мог бы пойти дальше и отнести к числу его характерных или
излюбленных методов то, что он сближается с будущей жертвой, вступает с нею в
дружеские отношения. Но — не получается… В эту схему не укладывается убийство,
совершенное на многолюдном приеме, в павильоне на пляже. Мало того что жертву
сопровождали двое телохранителей, которые должны были бы отреагировать, она
находилась под наблюдением агентов Европола.
Русский? Савуа думает, не позвонить ли помощникам — пусть
срочно проверят все отели. Поищут русского, приблизительно лет сорока, хорошо
одетого, седеющего…
— То, что было применено самбо, еще ни о чем не
говорит. — Моррис как истинный профессионал в очередной раз словно читает
его мысли. — Вот в другой раз он применил кураре. Не будете же вы на этом
основании считать его индейцем из амазонской сельвы?!
— Так что же делать?
— Ждать следующего преступления.
6:50 РМ
Золушка!
Ах, если бы люди больше верили в волшебные сказки да
поменьше слушали своих жен, мужей и родителей — им все на свете кажется
невозможным, — они иногда испытывали бы то же самое, что она — сейчас, в
салоне одного из бесчисленных лимузинов, медленно, но неотвратимо приближающихся
к ступеням, к красному ковру, к самому главному подиуму на свете.
С нею рядом — Звезда, с улыбкой на устах, в строгом белом
костюме. Спрашивает, волнуется ли она. Разумеется, нет: в прекрасных снах не
бывает ни волнения, ни нервозности, ни страха, ни тоски. Там все прекрасно и
все происходит как в кино, где героиня после страданий и борьбы всегда
осуществляет то, о чем мечтала.
— Если Хамид Хусейн не передумает двигать свой проект,
если фильму сужден успех, которого он от него ждет, приготовься — будут в твоей
жизни еще такие минуты.
«Если не передумает»? Как? Разве это еще не решено?
— Но ведь я подписала контракт, когда примеряла платья
в «Комнате подарков»…
— Забудь, что я сказал! Не хочу портить тебе торжество…
— Нет-нет, продолжайте.
Знаменитый актер ждал от глупой девчонки именно такого
ответа и с огромным удовольствием исполняет ее просьбу:
— Знаешь, мне приходилось участвовать во многих
проектах — они открывались и потом закрывались. Таковы правила игры, сейчас
тебе об этом нечего тревожиться…
— А как же контракт?
— Контракты существуют для адвокатов, которые
зарабатывают на них деньги. Пожалуйста, забудь все, что я сказал. Наслаждайся
этой минутой.
Минута меж тем приближается. Машины движутся медленно, давая
возможность зевакам заглянуть внутрь, увидеть, кто там сидит — пусть и через
затемненные стекла, отделяющие избранных от простых смертных. Звезда приветливо
кивает. Люди стучат в окна автомобиля, прося опустить стекло хоть на миг —
получить автограф, сделать снимок.
Звезда продолжает кивать все так же приветливо, словно не
слышит или не понимает, чего от него хотят, и пребывает в уверенности, что
одной его улыбки довольно, чтобы озарить мир.
А снаружи — настоящее столпотворение с элементами массового
психоза. Пожилые дамы с переносными раскладными стульчиками, на которых сидели,
должно быть, с самого утра с вязанием в руках; господа с пивными животами,
умирающие с тоски, но обязанные, тем не менее, сопровождать здесь своих жен,
расфуфыренных так, будто это им предстоит идти по красному ковру; дети, не
понимающие решительно ничего, но чувствующие: происходит что-то интересное.
Черные, белые, желтые люди всех возрастов, отделенные металлическими барьерами
от узкого коридора, по которому катят лимузины, всей душой хотят верить, что
оказались всего в каких-нибудь двух метрах от величайших идолов, хотя на самом
деле дистанция эта — во много сотен тысяч километров. Ибо от живых легенд эпохи
публику отделяют не только кордоны и стекла машин, но и шанс, возможность,
талант.
Талант? Да, ей хочется думать, что и он идет в зачет, хоть
она и знает, что дистанцию, а вернее — непреодолимую пропасть создают бросающие
кости боги: это они определяют, кому быть в числе немногих избранных, а кому
предназначено лишь рукоплескать, обмирать от восхищения или — когда поток
устремится по другому руслу — злословить.
Звезда делает вид, будто разговаривает с ней, но на самом
деле лишь поглядывает на нее и беззвучно шевелит губами, в меру своего
недюжинного актерского мастерства имитируя беседу. И не получает от этого удовольствия:
Габриэла мгновенно понимает, что он не хочет разочаровывать толпящихся вокруг
поклонников, однако и кивать, кланяться, расточать улыбки и воздушные поцелуи
ему уже невмоготу. Но вот он произносит наконец:
— Ты, наверное, думаешь — какой высокомерный циник…
каменное сердце… Если когда-нибудь доберешься до своей цели, поймешь, что я
чувствую сейчас. Выхода нет. Успех порабощает в той же мере, в какой и
развращает, и в конце дня, в постели с другим или другой спросишь себя: а
стоило ли? Почему я так желал этого?
— Продолжай.
— Сам не знаю, зачем я тебе это рассказываю.
