Она кивает, и человек помогает ей спуститься в лодку,
начинающую путь по морю, заполненному яхтами всех видов и размеров. Рулевой не
произносит ни слова и, кажется, вообще уносится мыслями в неведомую даль,
воображая, что происходит сейчас в каютах этих корабликов, и думая о том, как
хорошо быть владельцем одного из них. Габриэла колеблется: в голове у нее
роятся бесчисленные вопросы, и довольно одного приветливого слова, чтобы
незнакомец превратился в союзника и помог ей драгоценной информацией насчет
того, как себя вести в таких обстоятельствах. Но кто он такой? Может быть, он
даже обладает влиянием на Джибсона, а может быть, просто выполняет его
поручения вроде этого — доставляет хозяину начинающих актрис. Нет, лучше уж не
рисковать.
Через пять минут они подваливают к борту огромного
белоснежного корабля с надписью на носу — «Сантьяго». Моряк спускает трап,
помогает Габриэле подняться на борт и через просторный центральный салон, где
идут приготовления к сегодняшней вечеринке, ведет на корму. Там, у маленького
бассейна, стоят два столика под зонтиками и несколько шезлонгов. Нежась в лучах
предвечернего солнца, у бортика сидят Джибсон и Звезда.
«Что ж, я согласилась бы переспать и с тем, и с
другим», — думает она, улыбаясь этой мысли. Она чувствует себя уверенней,
хотя сердце бьется чаше, чем всегда.
Звезда оглядывает ее с головы до ног и улыбается ободряюще и
сочувственно. Джибсон встает, отодвигает один из шезлонгов, расставленных
вокруг стола, предлагает сесть, предварительно крепко пожав ей руку. Потом
куда-то звонит и заказывает апартаменты в отеле. Громко повторяет номер, глядя
на нее.
Так она и думала. Отель.
— Отсюда отправитесь в «Hilton». Там лежат платья от
Хамида Хусейна. Сегодня вечером вы приглашены на вечеринку на Кап д'Антиб.
Да, это практически то, что она воображала… Роль отдают ей!
И зовут на праздник! Праздник на Кап д'Антиб!
Он оборачивается к Звезде:
— Как ты считаешь?
— Давай лучше послушаем, что скажет наша гостья. Джибсон
кивает в знак согласия и жестом предлагает ей:
— Расскажи о себе.
Габриэла начинает с того, где училась актерскому мастерству,
в каких роликах снималась. Замечает, что оба слушают не очень внимательно:
здесь, конечно, звучали тысячи подобных историй. Но она уже не может
остановиться и говорит все быстрее и быстрее, сознавая, что вся ее жизнь
зависит от верно найденного слова, а подобрать его не может. Глубоко вздыхает,
пытаясь освоиться и вести себя непринужденно, и даже шутит, и старается
выглядеть ни на кого не похожей, но все же ни на пядь не в силах отклониться от
маршрута, прочерченного ее агентом.
Еще через две минуты Джибсон перебивает:
— Прекрасно, но все это нам уже известно, мы читали
ваше резюме. Почему вы не говорите о себе?
Эти слова неожиданно ломают в ней какие-то внутренние
барьеры. Вместо того чтобы впасть в панику, она успокаивается, и голос ее
звучит уверенно и твердо.
— Я всего лишь одна из тех миллионов людей, которые
всегда мечтали бы оказаться на этой яхте посреди моря и разговаривать о
возможности работы хотя бы с кем-то одним из вас… И вам обоим это отлично
известно. И потом, мне кажется — что бы я ни сказала, едва ли это способно
что-либо изменить… Ну что сказать? Что я не замужем? Да. Как и у всякой
девушки, у меня есть Друг, он сейчас ждет меня в Чикаго и молится, чтобы моя
затея провалилась…
Смех, раздающийся в ответ на ее слова, снимает напряжение.
— Я буду бороться изо всех сил, хоть и знаю, что нахожусь на
пределе своих возможностей: актриса моего возраста создает проблемы для тех,
кто заправляет в киноиндустрии… Еще я знаю, что есть много девушек, не
уступающих мне талантом или даже превосходящих меня. Выбрали меня — почему, не
знаю, но я решила принять все что угодно. Быть может, это мой последний шанс,
быть может, то, что я говорю сейчас, мне навредит, но у меня нет выбора. Всю
свою жизнь я готовилась к этой минуте — участвовать в кастинге, быть выбранной
и работать с настоящими профессионалами. И вот она пришла. Даже если этой нашей
встречей все и кончится, если даже я вернусь домой ни с чем, то по крайней мере
буду знать, что у меня есть качества, благодаря которым я сумела попасть
сюда, — это упорство и цельность. Я сама себе — лучший друг и злейший
враг. Прежде чем прийти сюда, думала, что не заслуживаю ничего этого, что
обману чьи-то ожидания, что люди, отдавшие мне предпочтение, ошиблись. Но
другая половина моей души твердила, что это — награда за то, что, сделав выбор,
не свернула с пути и пошла до конца.
Она отводит глаза, внезапно чувствуя неимоверное желание
расплакаться, но усилием воли сдерживает слезы, чтобы не подумали, что она
прибегла к эмоциональному шантажу, а проще говоря — что бьет на жалость. Бархатный
баритон Звезды нарушает молчание:
— У нас, как и в любой другой сфере, есть честные люди,
умеющие ценить профессионализм. Именно по этой причине я и нахожусь здесь. Так
же сложилась судьба нашего режиссера. Ситуацию, в которой ты находишься, мы испытали
на себе и знаем, что ты чувствуешь.
Перед глазами Габриэлы проносится вся ее жизнь — все те
годы, когда она искала и не находила, когда стучала, а ей не открывали, когда
просила, а ее даже не удостаивали ответом. Когда вокруг царило безразличие столь
полное, словно ее вообще не существовало в этом мире. И когда ей приходилось
слышать одни отказы, даже этому она была рада — это означало, что кто-то все же
замечал: она живая, а потому заслуживает хоть какой-то определенности. «Не могу
плакать».
Вспоминаются люди, которые твердили ей, что она гонится за
недостижимым, а сейчас, если все кончится хорошо, дружно скажут: «Я всегда
знал, что у тебя есть талант!» Губы ее дрожат. Но она рада, что ей хватило
отваги не строить из себя сверхчеловека, остаться хрупкой и слабой, и это
производит важные изменения в ее душе. Если Джибсон сейчас изменит свое
решение, она сядет в моторку, не испытывая никаких сожалений, ибо в такой
момент держала себя с достоинством.
Она зависит от других. Большой кровью дался ей этот урок, но
в конце концов она его усвоила. Она знала людей, гордящихся своей эмоциональной
независимостью, хотя на самом деле они так же хрупки, как она, и плачут втайне
ото всех и ни у кого не просят помощи. Они верят в неписаный закон о том, что
«мир принадлежит сильным», и в то, что «выживает самый приспособленный». И
напрасно. Будь так, род человеческий давно бы пресекся или его вообще не
существовало бы, потому что особи этого вида довольно долго нуждаются в защите,
опеке, уходе. Отец как-то раз упомянул, что хоть какую-то способность к
выживанию люди приобретают лишь к десятому году жизни, тогда как детеныш жирафы
— на шестом часу, а пчела — уже через пять минут после рождения.
— О чем вы думаете? — спрашивает Звезда.
