Раздаются аплодисменты. Многие — и мужчины, и женщины — снова
закуривают, явно испытывая облегчение.
Михаил кивает господину, по виду похожему на
высокопоставленного сотрудника многонациональной корпорации.
— Я — адвокат и специализируюсь на бракоразводных процессах,
причем имеющих литигиозную основу...
— Какую-какую? — переспрашивают его.
— То есть таких, в которых одна из сторон не дает согласия
на расторжение брака, — произносит адвокат, явно досадуя на то, что его
перебили, и недоумевая, как можно не знать столь общеупотребительный термин.
— Продолжайте, — говорит Михаил, и я никогда бы не подумал,
что его голос способен звучать так властно.
— И вот сегодня я получил доклад из лондонской компании
«Хьюмен энд Лигал Рисос», где сказано:
А. Две трети служащих любой фирмы состоят друг с другом в неслужебных
отношениях. Можете себе представить?! Если в конторе работают трое, это значит,
что двое из них рано или поздно будут иметь те или иные сексуальные контакты.
Б. 10% по этой причине увольняются, у 40% эти отношения
длятся более трех месяцев, а в некоторых сферах, чья специфика такова, что
работники много времени должны проводить вне дома, по крайней мере восемь из
десяти вступают друг с другом в близкие отношения. Ведь это просто невероятно!
— Со статистикой не поспоришь! — замечает один из молодых
людей, которых по виду можно принять за опасных бандитов. — Как же не верить
статистике?! Получается, что моя мать изменяла моему отцу, и это вина не ее, а
статистики!
Слышится смех, закуриваются новые сигареты, во всем
ощущается облегчение — словно бы зрители услышали такое, чего всегда боялись
услышать, и это освободило их от угнетавшей их тоски. Я думаю об Эстер и
Михаиле: среди тех, кто по работе должен много времени проводить вне дома, в
связь вступают восемь из каждых десяти.
Вспоминаю себя и случаи, когда подобное происходило и со
мной. Что ж, статистика не врет — значит, мы не одни такие.
Рассказывают и другие истории — о ревности, о брошенных
супругах, о депрессиях, — но я слушаю вполуха. Вернулся и во всей красе
предстал передо мной Заир — я нахожусь в одной комнате с человеком, который
отнял у меня Эстер, хоть на несколько мгновений мне и показалось, будто я
присутствую на сеансах групповой терапии. Сосед — тот самый, что узнал меня, —
спрашивает, нравится ли мне это. Я рад хоть на мгновение отвлечься от Заира:
— Мне непонятна цель этого сборища. Похоже на «Анонимных
Алкоголиков» или что-то в этом роде.
— Но ведь все, что вы слышали, существует в
действительности, не так ли?
— Очень может быть. И все же — какова цель?
— Цель — не самое главное на подобных вечерах. Это всего
лишь способ не чувствовать себя одиноким. Пересказывая нашу жизнь прилюдно и
публично, мы в конце концов приходим к выводу, что большинство людей
сталкивается с теми же проблемами.
— Каков же практический результат?
— Если мы сумеем избыть одиночество, то обретем силы понять,
в какой точке мы сбились с пути, и сменить настроение. Но, как я уже сказал,
это — всего лишь пауза между тем, что говорил мальчик в начале, и обретением
энергии.
— Кого вы называете мальчиком?
Наш разговор прерывается металлическим звоном. На этот раз
слово берет человек с барабаном-атабаке.
— Осмысление завершено. Разум должен уступить место ритуалу,
выплеску чувств, который все венчает и все преобразует. В тех, кто сегодня
здесь впервые, этот танец разовьет способность воспринимать Любовь. Любовь —
это то единственное, что обостряет ум, будит творческую фантазию, то, что
очищает нас и освобождает.
Люди гасят сигареты, смолкает звяканье бокалов. Странная
тишина вновь окутывает зал, и одна из девушек на сцене читает краткую молитву:
— Госпожа, мы будем танцевать в Твою честь. Пусть наш танец
поднимет нас ввысь.
«Госпожа»? Я не ослышался?
Да нет. Не «Господь», а «Госпожа».
Вторая девушка зажигает четыре свечи в подсвечниках, свет в
зале гаснет. Четыре фигуры в белом спускаются со сцены, смешиваются со
зрителями. Почти полчаса второй юноша глухим утробным голосом тянул на одной
ноте странный напев, который, однако же, как ни странно, заставил меня хоть
ненадолго позабыть о Заире и расслабиться. Меня даже стало клонить в сон. И
дети, которые до этого сновали по залу, притихли и устремили пристальный взгляд
на сцену. Часть зрителей полуприкрыла глаза, другая уставилась в пол, третья —
в точности, как Михаил перед началом, — куда-то в пространство.
Когда юноша замолчал, зазвучали ударные инструменты —
барабаны и поднос с «бахромой», — и ритм был очень похож на тот, который
сопровождает африканские религиозные церемонии.
Одетые в белое фигуры кружились на месте, и зрители,
несмотря на то что зал был переполнен, расступались, чтобы широкие юбки без
помехи плескались в воздухе. Ритм ускорился, четверо кружились все быстрей,
издавали звуки на неведомом мне языке — словно напрямую разговаривали с
ангелами или с той, кто была названа Госпожой.
Мой сосед поднялся и тоже начал танцевать, бормоча невнятные
слова. Десять-двенадцать человек последовали его примеру, а прочие смотрели на
них с почтительным восхищением.
***
Не знаю, сколько длился этот танец, но ритм удивительно
совпадал с ударами моего сердца, и я испытывал почти неодолимое желание
двигаться, говорить всякий вздор — и лишь самоконтроль вместе с опасением
показаться смешным не дал мне закружиться вокруг собственной оси. И с небывалой
прежде отчетливостью видел я перед собой своего Заира — Эстер улыбалась мне и
просила, чтобы восславил «Госпожу».
Я изо всех сил противился тому, чтобы принять участие в этом
неведомом ритуале. Старался сосредоточиться на своей цели — ведь я пришел сюда,
чтобы поговорить с Михаилом, чтобы он отвел меня к моему Заиру, — но вскоре
почувствовал, что больше не могу сидеть неподвижно. Поднялся со стула, но едва
лишь, одолевая стеснение и скованность, сделал первые па, как музыка оборвалась.
В зале, где тускло горели четыре свечи, слышалось тяжелое
дыхание запыхавшихся людей, но вот оно выровнялось, зажегся свет — и
показалось, будто все стало как обычно. Я видел, как стаканы наполнились пивом,
вином, водой, как дети вновь принялись бегать по залу, и люди принялись
разговаривать, словно ничего — совершенно ничего — особенного не происходило
минуту назад.
