Неизвестно, как долго длилась эта нежная пытка, потому что Михаил потерял счет времени, словно растворившись в сладостной окутывающей его атмосфере. Когда наконец Анна оторвалась от его ненасытных губ, привстала и медленно опустилась на его член своим влажным лоном, он обнял ее и начал двигать бедрами, постепенно увеличивая амплитуду и темп. Вскоре Анна высвободилась из объятий, оперлась руками о кушетку и, откинувшись назад, тоже начала двигаться в такт толчкам Михаила. В какой-то момент она высунула язык и соблазнительно облизала свои припухшие от долгих поцелуев губы, а затем подалась вперед, с таким расчетом, чтобы Михаил мог ласкать губами ее груди, и начала судорожно сжимать стенки влагалища, добавляя к неземному наслаждению, испытываемому Михаилом, толику дополнительного удовольствия. Михаил ловил губами непослушный, все время ускользающий сосочек Анны, ловил его целеустремленно и долго, но стоило сосочку попасть в сладостный плен, как Анна снова выгнулась, откидываясь назад, и по телу ее прошла первая судорога.
— Ты восхитительна! — простонал Михаил, вдыхая неповторимый щекочущий ноздри аромат женского тела и обильно истекающих из лона соков, пьянящий аромат, которым невозможно надышаться вдоволь.
Он убыстрил темп, чтобы успеть слиться с Анной в едином оргазме, но тщетно — на фоне сильнейшего возбуждения разрядка все никак не желала наступать. Парадоксальная реакция.
Обессилев, Анна упала в объятия Михаила и замерла на некоторое время, восстанавливая сбившееся дыхание, а затем села на Михаила, повернувшись к нему спиной. Михаил извернулся и поцеловал ее в нежную пятку, хотел коснуться губами и другой, но в этот миг Анна склонилась к его члену и подставила взамен ему свое лоно, умопомрачительно пахнущее, пышущее, пылкое. Михаил вцепился пальцами в упругие ягодицы Анны и начал жадно благодарить ее за то наслаждение, которое она ему подарила и продолжала дарить. Анна благодарно раздвинула свои ноги шире, облегчая Михаилу его занятие, а сама от поцелуев и нежно-дразнящих касаний языком перешла к более основательным ласкам, принимая в свой любвеобильный рот вздыбленное любовное орудие Михаила так глубоко, как только было возможно. В предчувствии скорого оргазма Михаил сжал ягодицы Анны еще сильнее и еще быстрее заработал языком. Его ласки всегда казались ему грубыми в сравнении с ошеломляюще нежными ласками Анны, но сейчас оба они действовали с одинаковым ожесточением, словно хотели не заласкать, а съесть друг друга…
А потом было так восхитительно лежать на спине, заложив руки за голову, и чувствовать, как скользит по ноге маленькая ступня с такими вкусными пальчиками, трогать рукой короткую дорожку волос, поднимающуюся кверху от лона, слушать дыхание любимой женщины, нестерпимо желанной даже сейчас, когда внутри — звенящая пустота и сил нет никаких, даже на то чтобы приподняться на локте и любоваться…
Аналитика, совокупляющегося со своей пациенткой на «рабочей» кушетке, можно сравнить с командиром полка, занимающимся сексом с кем-то из подчиненных под боевым знаменем части. Суть едина — вопиющее нарушение традиций и устоев, потрясение основ и предательство идеалов. И нечего удивляться. Сказано ведь — коготок увяз, всей птичке пропасть. Если уж пренебрег заветами дедушки Фрейда, рекомендовавшего своим последователям эмоциональную холодность и соблюдение абстиненции, как духовной, так и физической, то на середине не удержишься, неминуемо пойдешь до конца. Странно, но, приводя себя в порядок после святотатства, Михаил не испытывал никаких угрызений совести или хотя бы смущения, а наслаждался переживанием упоительно приятного впечатления, мимоходом отмечая, что кушетка не слишком-то хороша для любви — спинка мешает развернуться, и вообще…
С другой стороны, интимное способствует лучшему познанию друг друга. Эмоционально холодный, отстраненный, находящийся от пациента на определенной дистанции психоаналитик способен правильнее интерпретировать некоторые моменты, спору нет, но в то же время материала у него меньше, существенно меньше, чем у того, кто по-настоящему близок к пациенту. В чем-то выигрываем, в чем-то проигрываем. Такова жизнь.
Оправдывать отступления от правил и канонов вдвойне приятно. К сознанию того, что ты поступил так, как тебе хотелось, добавляется самонадеянная гордость ученика, бросившего вызов своим учителям. Именно так и создаются новые научные школы, появляются новые направления, делаются новые открытия…
И вообще — по своим собственным правилам жить приятнее.
12
— Вам дорога ваша репутация, Михаил Александрович?
Тамара сегодня была совсем не такой, как в прошлый раз. Брови нахмурены, губы поджаты, на скулах вздулись желваки, глаза сузились в щелочки, откуда так и посверкивает недобрым. Даже приветствием пренебрегла, заменив его сухим, весьма и весьма сдержанным кивком.
«Чего это она? — удивился Михаил. — Защемила в душе обида? С Анной поругалась? А может, это такая игра? Забава? Приближать и отталкивать? Или это уже не игра, а негативный перенос? Быстро, конечно, все получилось, обычно негативный перенос развивается куда позже, но бывают и исключения… Что ж — мир не перевернулся, просто еще одной проблемой стало больше. Преодолеем!»
— Разумеется, дорога, — Михаил заставил себя улыбнуться. — А почему вы спрашиваете?
Вместо ответа Тамара указала глазами на резную шкатулку, стоявшую на совершенно жуткой в своей китчеватости этажерке, полки которой были стилизованы под дубовые листья, а стойки изгибались, подобно ветвям.
Михаил встал и подошел к этажерке. Шкатулка была не просто красивой вещью, сделанной из дерева. От нее так и веяло стариной, несмотря на то что недавно она побывала в руках искусного реставратора. Не было видно царапин и трещин, которые оставляет на подобных вещах безжалостное время, но резьба, медные петли, медная защелка, а самое главное — запах (тот самый запах времени) свидетельствовали о более чем почтенном возрасте шкатулки.
Михаил машинально отер ладони о брюки, хотя они и не были вспотевшими или грязными, и коснулся шкатулки правой рукой. Светло-коричневое, с красноватым отливом дерево он определил как палисандр. Не потому, что был великим знатоком ценных пород древесины, а просто помнил, что палисандр красив своей фактурой и цвет имеет как раз такой — красно-коричневый. Михаил провел ладонью по крышке, украшенной простым, но виртуозно прорисованным узором в виде виноградной лозы. Вроде как погладил, поприветствовал, познакомился.
— Нужно открыть? — спросил Михаил, обернувшись к Тамаре.
Та хмыкнула и пожала плечами, вроде как разрешила или удивилась вопросу.
Михаил поднял крышку, оказавшуюся ожидаемо тяжелой (палисандр тяжел, тяжелее дуба). Неизвестный реставратор почему-то не стал заменять бархат, которым шкатулка была обита изнутри. Не то не нашел подходящего, или, может, не захотел менять старину на новодел. Бархат истерся от времени и полностью выцвел, став бледно-серым, оставалось только гадать, каким он был изначально — красным, синим или зеленым. Но вроде бы шкатулки принято обивать изнутри материалом, контрастным по отношению к цвету самой шкатулки. Тогда, скорее всего, бархат должен был быть синим.
