А вот сам Ибрагим-паша справиться с Тахмаспом не сумел, он гонялся за персидским шахом, причем бесполезно. Тахмасп оставался верен своей тактике: стоило появиться османским войскам, исчезал, словно растворяясь в пустыне, бросал города на произвол судьбы (даже собственную столицу), но, стоило туркам уйти, возвращался снова.
Пока Сулейман решал вопросы создания мощного флота, Ибрагим-паша совершал бесконечные переходы по Малой Азии.
Но, к неудовольствию многих, визирь все еще был в силе, хотя его отсутствие в Стамбуле длительное время пришлось по вкусу его недругам. Роксолана же твердо решила ничего не предпринимать, просто ожидая падения визиря. Копились факты его злоупотреблений, копилось недовольство пашей, недовольство армии… К чему трясти дерево, чтобы сбить яблоко? Спелое упадет само, Роксолана решила подождать, пока падение Ибрагима-паши созреет само.
Махидевран жила с сыном в Манисе, валиде все время болела, все реже появляясь даже перед остальными обитательницами гарема, дети росли, даже несчастный Джихангир смог выжить, хотя так и остался кривобоким, Сулейман каждую свободную минуту проводил либо на верфи, либо в беседах с Барбароссой, либо в размышлениях над картами. Все чаще рядом с ним оказывалась Роксолана. Не в порту, конечно, туда женщине хода нет, но склоненной над книгой либо сидящей в сторонке под покрывалом или за решеткой во время долгих бесед с новым капудан-пашой.
Новая хозяйка гарема
Шел священный для всех правоверных месяц Рамадан. Все, кто мог согнуть колени, совершали молитву таравих ночами, словно фард – обязательную, хотя никто не заставлял. Но правоверных в месяц Рамадан разве нужно заставлять соблюдать пост или совершать таравих каждую ночь, если они знают, что тем самым заслуживают очищение от грехов?
Валиде-султан болела уже не первый месяц, а потому молилась в своей комнате в присутствии только верной Самиры. Хезнедар-уста единственная, кто видел, как трудно дается матери Повелителя каждый ракат, каждое движение. Но валиде не сдавалась, она молилась каждую ночь. Раньше старалась собрать вокруг себя женщин гарема, молились под ее руководством все, кто считал себя правоверными, но в этом году не стала никого звать, боясь не выдержать и упасть во время намаза, вызвав в гареме переполох.
В одиннадцатую ночь Рамадана валиде молилась особенно старательно, ибо сказано пророком, что тот, кто совершит намаз-таравих в одиннадцатую ночь, покинет этот мир безгрешным, подобно ребенку, покидающему утробу матери. Четыре раката совершила Хафса, несмотря на дрожь в ногах, больше не осилила, боясь не подняться. А потом легла на свое ложе, тихая и далекая от всех земных дел.
Самира прислушалась. Она делала это ежеминутно, слишком слабым было дыхание валиде-султан, каждый раз хезнедар-уста замирала, боясь не услышать очередной вдох своей многолетней госпожи Хафсы Айше. Мать султана Сулеймана, главная женщина империи, умирала. Это не было секретом ни для кого.
У валиде давно болело сердце, много перенесшее, много страдавшее, оно не справлялось и готово остановиться в любую минуту.
Что принесет утро следующего дня, увидит ли рассвет Хафса Айше – самая могущественная женщина огромной Османской империи? Сейчас для нее все дела империи были далеки, все, кроме двух.
– Самира, Повелитель не вернулся? – голос слабый, едва слышный.
Хезнедар-уста сокрушенно покачала головой:
– Нет, госпожа, не вернулся.
Султан Сулейман отсутствовал в Стамбуле, отправившись почтить святые места. Когда валиде стало совсем плохо, испуганный муфтий послал султану весть, что нужно срочно вернуться. Тот обещал и должен прибыть со дня на день, если вовсе не в ближайший час. Успеет ли?
В великий месяц Рамадан Аллах забирает к себе лучших, мало кто сомневался, что так будет и с валиде. Святая женщина, которую очень любили все, кто знал. Строга? Но разве можно в гареме иначе? Если дать волю наложницам и рабыням, они не только гарем, весь Стамбул перевернут. Да что там Стамбул – всю империю!
Конечно, не всех одинаково любила Айше Хафса, но старалась ко всем относиться одинаково заботливо. Это привычно для человека – любить кого-то больше, главное, не обижать тех, кто от тебя зависит. Валиде-султан не обижала, не вымещала на других свои собственные обиды. Была щедра, никогда не брала себе больше, чем нужно, а если кому-то и казалось, что другие получают больше, так стоило посмотреть на себя, может, не заслужила дорогие подарки?
Хезнедар-уста Самира, служившая хозяйке еще со времен Трапезунда и знавшая все ее мысли, даже тайные, иногда лучше самой Хафсы, тихонько плакала, стараясь, чтобы нос не хлюпал. Слезы катились по старым щекам без остановки, Самира не представляла жизнь без валиде-султан. У хезнедар-уста есть средства, чтобы прожить безбедно старость, да и султан Сулейман не выгонит Самиру из гарема, и Махидевран, которая станет следующей валиде, обязательно прибегнет к ее помощи, но это все не то. Самира с хозяйкой давно стали единым целым, а разве можно оторвать половинку, чтобы не пострадала вторая? Но женщина думала не о себе, а о том, что они с Хафсой Айше наверняка попадут после смерти в разные места, если и были у валиде какие грехи (а кто безгрешен на Земле?), то она заслужила у Аллаха прощения, а сама хезнедар-уста? Разве она была такой же терпеливой, такой же сдержанной, такой же приветливой со всеми, даже такими, как вон Хуррем?
От одной мысли о беспокойной Хасеки хезнедар-уста перестала плакать и сердито засопела.
Словно услышав ее размышления, Хафса вдруг подала голос:
– Самира…
– Госпожа?
– Позови Хуррем…
– Сейчас, госпожа?
– Пусть придет… сейчас… могу не успеть… Сама сходи…
Самира закивала:
– Позову, позову…
Хуррем была у себя, хезнедар-уста застала и ее за ночным намазом.
Роксолана смотрела на хезнедар-уста почти с ужасом:
– Сейчас? Что случилось?!
– Вай, ну что ты раздумываешь, поспеши!
Они почти крались к покоям валиде, хотя это бесполезно, в гареме не бывает тайн, несмотря на то что многие полагают, будто бывают. Просто есть тайны, которые не становятся достоянием всех. Евнухи делали вид, что не замечали сначала фигуру хезнедар-уста, закутанную в покрывало, а потом и Хасеки с ней.
В комнате валиде Самира с тревогой прислушалась, не прервалось ли дыхание ее госпожи. Два небольших светильника с трудом разгоняли ночную тьму, но Хафса не желала больше света. От быстрого движения женщин пламя в светильниках заколыхалось, бросая причудливые тени на стены.
– Госпожа, я привела Хуррем…
– Посторожи, чтобы нам не мешали.
Самира, борясь с собственной досадой, отошла к двери, а Хуррем встала у постели валиде на колени:
– Я слушаю, госпожа.
– Хуррем… забудь все обиды, если сможешь, – Хафса слабым движением исхудавшей руки остановила Роксолану, пытавшуюся возразить. – Молчи… мне трудно говорить. Слушай внимательно.
