— Позвольте представиться — Шарль де Виль.
Как интересно! Де Виль — Devil — дьявол! Неужели? Сергей Николаевич даже головой потряс — не ослышался ли он? — и осторожно спросил:
— Вы — тот, о ком я думаю?
Его собеседник ничуть не удивился, только кивнул и просто ответил:
— Да. Вы совершенно правы.
Неизвестно почему, но Сергей Николаевич вдруг поверил, что так оно и есть, что сидящий перед ним толстенький коротышка — не странный шутник и не сумасшедший, а именно тот, за кого выдает себя. Поверил — и все.
Ничего себе! Даже в пот бросило. Это же надо было столько лет заниматься историей раннего Средневековья, прочитать массу трудов по демонологии от Жана Бодена до Александра Амфитеатрова, чтобы сейчас, на старости лет, повстречаться лицом к лицу!
— Так вы все-таки есть! — выдохнул он.
— Ну да. — Его странный собеседник пожал плечами. — А вы сомневались? С вашей-то биографией?
Тоже правда. Сергей Николаевич вспомнил почему-то следователя с говорящей фамилией Грабищенко в ленинградских Крестах. После его допроса грузчик Иван Демура, туповатый, почти неграмотный деревенский парень, обвиненный почему-то в шпионаже в пользу Японии, вернулся в камеру без зубов и одного глаза. И Мылгина в Усть-Ижме. И легендарного полковника Гаранина на Колыме… Да сколько их еще было — от сержанта-вохровца, палившего по колонне зэков просто так, от нечего делать, до министра внутренних дел Абакумова, который сам не брезговал бить подследственных на допросах, или даже всесильного Берии.
— И чего же вы хотите от меня? Я вроде это… Не по вашему ведомству.
— Вот именно! — Шарль де Виль поднял указательный палец. — Вы — не по нашему ведомству, как вы совершенно правильно изволили заметить. Потому я и хочу купить вашу душу — за любую приемлемую для вас цену.
— А зачем? От меня же ничего в этой жизни не зависит! Я вроде не политик, не министр, не бизнесмен, не олигарх…
Шарль де Виль посмотрел на него укоризненно:
— Сергей Николаевич, ну вы же умный человек! Зачем приобретать то, что и так мое по праву?
И это правда. Судя по тому, как эти господа ведут свои дела, они должны бы ежедневно отчитываться перед ним о проделанной работе. Сергей Николаевич подумал немного и твердо сказал:
— Зря вы это, господин дьявол. Человек слаб, конечно. Насчет души — не знаю, а честь и совесть порой за пайку хлеба продавали… Или чтобы хоть не били больше. Сам видел. Но мне-то теперь терять нечего! Знаете, — он улыбнулся этой неожиданной, даже парадоксальной мысли, — знаете ли, в старости тоже есть свои преимущества!
— Что вы, Сергей Николаевич! Как вы могли подумать! — Де Виль вроде смутился немного. — У меня и в мыслях не было угрожать вам или принуждать вас к чему бы то ни было. Вы, может быть, не поверите, но у меня тоже есть свои принципы. Я же сказал — купить, и готов честно заплатить за это.
— Ну, тогда тем более! Деньги мне не нужны. В мои годы желания становятся намного скромнее.
— Все желания? — Де Виль лукаво прищурился. — Я, конечно, понимаю, что перспектива есть черную икру столовой ложкой или заполучить к себе в постель победительницу конкурса красоты не заставит сильнее биться ваше сердце. Кстати, — он прищелкнул языком, — кстати, и не советую. Никогда не нужно платить за дешевый товар слишком дорогую цену. Я хочу спросить вас о другом — вы ведь знаете, что скоро умрете?
Этот вопрос он задал так просто и буднично, как будто речь идет не о жизни человека, а о том, пойдет завтра дождь или нет.
— Догадываюсь. — Сергей Николаевич пожал плечами. Почему-то именно сейчас, впервые за долгое время, ему стало страшно при мысли о смерти.
— Тогда скажите — не обидно ли будет умирать, зная, что вы не сделали и десятой части того, что могли бы сделать? Вы, конечно, человек незаурядный, но будем откровенны… Ваш потенциал во многом так и остался нереализованным.
Вот это удар! Сергей Николаевич вспомнил, как всего несколько часов назад на бульваре думал как раз об этом. Все правда, и ничего тут не попишешь.
— Так когда же все пошло неправильно — не так, как нужно?
Давно… С самого рождения, пожалуй!
Родился он в приснопамятном семнадцатом году. Отец его, инженер-путеец, был человеком просвещенным и либерально мыслящим, а потому еще при царском режиме добивался сносных условий труда для рабочих и сочувствовал забастовщикам. Февральскую революцию он принял с восторгом, ибо полагал самодержавие препоной для развития новой, процветающей России. Позже, когда на смену Февралю пришел Октябрь, иллюзии развеялись. В тот промозглый осенний день, который потом навсегда войдет в историю, маленький Сережа родился на свет.
В городе стреляли. Один из артиллерийских снарядов угодил прямо в акушерскую клинику на Аптекарском острове. Слава богу, снаряд не разорвался и никто не пострадал, но страху все натерпелись — и врачи, и сиделки, и роженицы. Одна даже скончалась от разрыва сердца. А Сонечка Беспалова, молодая Сережина мама, все плакала и плакала, никак не могла остановиться.
— Что ж так убиваться, голубушка, ведь все уже кончилось. Мальчик у вас, здоровенький, радоваться надо, — уговаривала ее пожилая сиделка.
Соня ничего не отвечала, только мотала головой, размазывая слезы по лицу и крепко прижимая к себе новорожденного сына. Будто знала, какая жизнь ему предстоит.
Потом были годы Гражданской войны, разрухи и голода. Добыча дров стала подвигом, морковный чай — пиршеством, а полмешка мерзлой и проросшей картошки — богатством Шехерезады. Совсем тяжело стало, когда пропал отец — просто вышел на улицу и не вернулся. А хрупкая и нежная Сонечка, которая когда-то зачитывалась романами Лидии Чарской и рисовала лиловые ирисы на шелку, вдруг обнаружила в себе такую отчаянную, неженскую силу и волю к выживанию, что оставалось только диву даваться.
Как голодная волчица, у которой в норе остались детеныши, выбегала она на мороз. Ездила но деревням на крыше поезда, божась и ругаясь, сбывала деревенским бабам старые лифчики и за фунт пшена рассказывала красноармейцам о полотнах великих мастеров в Эрмитаже. Да мало ли еще что! Всего не упомнишь, а иное — и вспоминать не хочется.
В голодную, смертную зиму двадцатого года приходил иногда товарищ Жмаков — уполномоченный желдорпути. Он приносил бутылку подсолнечного масла, полфунта сахару и хлеб, садился на колченогую табуретку и с полчаса говорил об отправке товарных составов. Потом скрипела старая кровать, и маленький Сережа хныкал за ситцевой занавеской, а Соня все смотрела и смотрела на бутыль с мутноватой жидкостью, на белую горку сахара на блюдце, на кусок черного, сырого и тяжелого непропеченного хлеба, похожего на глину…
Потом стало как-то легче. Соня пошла работать учительницей французского языка. Сережа рос лобастым, синеглазым и упрямым. Больше всего он интересовался историей. Мир ислама и мир христианства, война венгров с австрийцами и поляками, Тридцатилетняя война… Потом — Античность, книги по истории Римской республики, завоеванию остготской Италии Византией — Велисарием и Нерсесом. Но больше всего он увлекся историей раннего Средневековья.
