Из больницы он вышел заторможенным, вялым, не мог подолгу сосредоточиться ни на чем, читать (буквы почему-то перестали складываться в слова, и на книжной странице он видел теперь только ряды черных закорючек), разучился играть в шахматы и даже разговаривать совсем перестал.
В школу Сергей уже не вернулся – в медицинской карте было написано черным по белому: «Продолжение образования нецелесообразно, рекомендован физический труд». Когда мать пришла забирать документы, директриса Юлия Петровна выложила перед ней на стол тонкую картонную папочку, брезгливо скривив ярко накрашенные губы, словно боялась испачкаться или заразиться позорной болезнью.
А добрейшая Наталья Васильевна покачала головой и сказала со вздохом:
– Что ж поделаешь, если так вышло. Жаль… Способный был мальчик.
Как о мертвом.
Он и вправду чувствовал себя мертвым – почти. С каждым днем он чувствовал, что трясина тихого безумия затягивает его все глубже и глубже. Постепенно он забывал человеческую речь, и для того, чтобы вспомнить любое, самое обыденное слово, требовалось все больше и больше усилий. Да он и не старался особенно. Зачем говорить, когда тебя все равно не поймут?
В больнице он оказывался еще два раза. Зоя долго еще не оставляла надежды вылечить сына. Хорошая мама, заботливая… Она носила ему передачи, совала врачам деньги в конвертах, отказывая себе в самом необходимом, и преданно, по-собачьи заглядывала в глаза, словно вымаливая право на надежду. А вдруг в этот раз да поможет? Новые методы, новые лекарства…
И врачи старались. Сергея лечили как могли – таблетки, уколы… Наконец, решились прибегнуть к более радикальному средству. После единственного сеанса электрошока (врачи называют его электро-судорожной терапией, а пациенты боятся до смерти) он почувствовал, как в голове взорвался большой огненный шар, стало очень горячо… Потом все погасло, только пепел остался.
Сергей пришел в себя через сутки, но так и не стал прежним. Теперь он будто плавал в сумерках, на странном пограничье между жизнью и смертью. Он разучился различать цвета и даже не мог отличать свет от темноты. Окружающие предметы подернулись плотной серой пеленой, за которой ничего не было видно. Потом исчезли звуки, запахи, даже ощущения тепла или холода. Сергей теперь целыми днями сидел неподвижно, словно неодушевленный предмет, смотрел в никуда пустыми глазами, ел, когда давали, спал, когда укладывали в постель, и поднимался только для того, чтобы дойти до туалета.
Иногда – очень редко! – случались у него недолгие проблески сознания, когда к Сергею возвращалась способность осознавать себя, видеть и слышать, что происходит вокруг. Этого он боялся больше всего. Мир был недобрым, враждебным и страшным, хотелось поскорее уйти от него, спрятаться, закрыться… Если такое происходило, он вытягивал руки перед собой, чтобы защититься, отгородить свое пространство, и ждал, пока серый туман навалится снова. Там, по крайней мере, не было ничего – ни мыслей, ни чувств, ни слов, ни людей…
В один из таких дней отец ушел из дома и больше не вернулся.
Он ходил по квартире, громко топая, и бросал в раскрытый чемодан свои рубашки, свитера и брюки, как будто собирался уезжать в командировку. Странно было только то, что мать почему-то не помогала ему, как обычно, а просто сидела и плакала.
– Васенька… – вымолвила она, – как же я одна теперь буду? Я ведь жена тебе, мы столько лет прожили…
Отец обернулся к ней, и лицо у него стало красное, перекошенное и злое. Сергей почувствовал горячую волну, исходящую от него, и вжался в стену изо всех сил, чтобы не обжечься. Ему показалось, что даже волосы на голове начали трещать и дымиться.
– Да какая ты мне жена? Ребенка родить нормального и то не смогла! Думаешь, мне легко, что сын у меня шизофреник? Это все твоя дурная наследственность! У тебя дед запоем пил, сама говорила! А может, это вообще не мой ребенок?
Мать зарыдала еще громче, отец подхватил свой чемодан и выбежал так поспешно, словно и минуты больше не хотел оставаться здесь.
А Сережа все так же сидел, вытянув руки перед собой, и безучастно смотрел ему вслед.
Еще долгие годы он проведет вот так – сидя в одной и той же позе на диване. Пока мать была жива, она еще заботилась о нем, хотя и страшно было смотреть на то, что стало с сыном.
– Мой крест, – вздыхала она, – ничего не поделаешь, Божья воля…
Под старость Зоя вдруг стала очень набожна, почти каждый день ходила в церковь и все плакалась батюшке на свою тяжелую жизнь. Старенький, седенький отец Григорий качал головой и повторял:
– Терпи, раба Божья! Господь не по силам никому креста не дает. Сказано в Писании: «Блаженны нищие духом, ибо таковых есть Царствие Небесное», а ты ропщешь. Молись лучше за себя и за сына.
Ее не стало в теплый, ясный весенний день – как раз под Пасху. Солнечные лучи разбудили Сережу, заставили открыть глаза, выйти ненадолго из серой тени. Как будто в первый раз увидел он и небо, и облака, и старый тополь за окном, зеленеющий свежими листочками. Весенний воздух приятно щекотал ноздри. Ему захотелось встать, пойти в лес или в поле и долго-долго лежать на траве, смотреть в небо, щуриться на солнышко… Тихо ступая, он подошел к маминой постели, хотел сказать ей «доброе утро» – вот она удивится!
Но мама почему-то не услышала его. Сергей сначала удивился, что она спит так долго и крепко, а когда увидел приоткрытый рот, сбившиеся в комок седые волосы, тронул за руку – и почувствовал холод и каменную неподвижность; он закричал, кинулся к соседям, начал отчаянно колотить в дверь. Оставаться наедине с мертвой было очень страшно.
За ним пришли какие-то люди, заставили подняться, зачем-то посадили в машину и долго везли по тряской дороге. Увидев впервые дом с колоннами за бетонным забором, он задрожал, даже попытался вырваться из цепких рук санитаров. Слезы потекли из глаз, хотелось крикнуть: «Я не хочу, не хочу, отпустите меня!» В палату его отвели силой, потом сделали укол, и серая пелена вновь накрыла его с головой – кажется, уже навсегда…
И вот теперь, в последнем своем прибежище, он ведет почти растительное существование, даже не понимая, кто он такой и где находится. Он давно уже не выходит в больничный дворик для ежедневной получасовой прогулки, а в последнее время и вовсе почти перестал есть и вставать с постели. Даже в теплые дни он кутается в одеяло и все равно мерзнет. Путь до уборной в конце коридора и обратно стал страшно тяжел и долог, словно переход через ледяную пустыню.
Жизнь постепенно угасает в его теле, давно лишенном даже слабого проблеска сознания, и сейчас особенно заметно, что совсем скоро интернатскому сторожу Степанычу – ворчливому, злому, вечно пьяному старику, которого все называют Стаканычем, – опять будет работа. Персонала не хватает, и каждый раз, когда кто-нибудь из обитателей скорбного дома заканчивает свой горький земной путь, ему приходится рыть новую могилу на маленьком кладбище, где под фанерной табличкой находят последний приют те, кто в большом мире давно уже никому не нужен. Никто не сомневается, что и Сергей займет там свое место…
