Сейчас он неотступно думал про Бориса Агапова. От одной мысли, что, возможно, прямо сейчас этот высокопоставленный богатый извращенец убивает еще одну девушку, а он сидит здесь и ждет неизвестно чего, на душе было тошно и противно.
– Коля! Терещенко!
В кабинет заглянул Владик Молчанов.
– Ну, чего тебе? – угрюмо отозвался Николай.
– Иди быстрее, там тебя шеф вызывает. Аж копытом бьет! Так что шевелись.
– Ага, иду.
Николай торопливо погасил сигарету в пепельнице и поднялся с места. Пока он шел длинным коридором к начальственному кабинету, успел передумать всякое. Он вполне мог ожидать, что ему прикажут прикрыть это дело. А Сергей Алексеич, прослуживший в МУРе четверть века, неплохой в общем-то мужик, прикажет ему уничтожить все материалы и навсегда забыть о том, что он видел.
И самое обидное – что он выполнит приказ, покорно возьмет под козырек и пойдет дальше заниматься своим делом.
Непонятно только, сколько еще глупых девочек убьет для удовлетворения своей темной страсти всесильный олигарх, и как он, Коля, который всю жизнь привык считать себя честным ментом – пусть неудачником, не сделавшим карьеры и не сумевшим извлечь из своей службы никаких особенных выгод, – будет жить дальше?
«Уйду, – с тоской думал Николай, – вот уйду, и все. А что? Сколько можно цепным псом служить? Вот прямо сейчас напишу рапорт – и гуляй Вася!»
Он почти убедил себя, что так и поступит, от этого на душе даже стало немного легче… Но какая-то часть его существа прекрасно знала, что никуда он не уйдет, просто постарается забыть об этом неприятном происшествии и будет тянуть свою лямку дальше. В самом деле, куда денешься, если, кроме службы, ничего в жизни не знаешь и не умеешь? Как поступил после армии в школу милиции, так и оттрубил почти двадцать лет. А тут еще и пенсия, честно выслуженная, уже маячит на горизонте…
От этого было особенно противно. Значит, прав был вор в законе по кличке Перстень, когда в смертный свой час говорил, что он – просто пес цепной, и более ничего.
На душе было погано. Хотелось поскорее покончить с этим неприятным делом – а потом уйти домой и мертвецки напиться. Благо и повод есть – Новый год все-таки, праздник…
– Можно, Сергей Алексеич?
– Да, Николай, заходи!
Против ожиданий шеф сиял, как медный самовар. На его лице отражалось такое торжество, словно все висяки вдруг раскрылись сами собой или его любимый питерский «Зенит» вдруг взял да выиграл на чемпионате мира.
– Садись, Коля! Сразу скажу – повезло нам с тобой. Я всегда говорил: внимательно надо относиться к информации, ничего упускать нельзя… – Он потирал руки, словно ему не терпелось приступить к делу прямо сейчас. – Ну ты молодец! Прямо в цвет вышел, поздравляю. На твоего Агапова давно уже копают, а тут вдруг такое!
– Кто копает? – спросил Николай, но шефа не так-то просто было поставить в тупик.
– Не нашего с тобой это ума дело, – строго ответил он, – у тебя информация есть? Есть. Вот и работай, реализовывай! Сверху дано указание… Чтобы, значит, по полной программе. В соответствии с законом, так сказать.
Николай угрюмо молчал, глядя в пол. Почему-то сейчас, когда капризная оперская судьба вдруг подкинула ему такую удачу, никакой радости он не испытывал. Наоборот – казалось, будто кто-то дергает его за ниточки, словно куклу-марионетку. Хочешь не хочешь – а пляши…
– Так что бери опергруппу и езжай его задерживать. А может, лучше ОМОН вызвать? Мало ли что…
– Нет, не надо. Сами справимся, – буркнул Николай. – Разрешите выполнять?
Начальник укоризненно покачал головой:
– Ты, Коля, все-таки человек непонятливый! Сказано тебе – работать по полной программе! Рисковать в таком деле нельзя ни в коем случае.
Офис Агапова помещался в уютном старинном особнячке, затерявшемся в арбатских переулках. Есть еще в Москве такие места – ушлые риелторы называют их «тихим центром», – где городская изматывающая суета кажется почти незаметной, существующей где-то далеко. Всего в двух шагах шумят оживленные трассы, сигналят водители, застрявшие в пробках, снуют вечно озабоченные, вечно спешащие люди, прогуливаются ино странные туристы, спят на лавочках бомжи, и, кажется, даже стены вибрируют, не выдерживая безудержного ритма…
А здесь – просто благодать. Даже воздух совсем другой! И старые липы зеленеют во дворе, и чинные старушки сидят на скамеечках, в школу идут чистенькие, ухоженные детишки, а к дверям бесшумно подкатывают дорогие иномарки с затемненными стеклами. В подъездах чисто вымытые полы, цветы в горшочках и за окошком сидит старенькая консьержка, бдительно глядит за всеми входящими-выходящими и непременно спрашивает: «Вы к кому?» Только внимательный наблюдатель может заметить глазки видеокамер и шлагбаумы.
И люди здесь обитают особые… все как на подбор приличные, вежливые, хорошо одетые. Тут не встретишь ни бомжа, ни шумную компанию подростков, ни даже стороннего, праздношатающегося человека, которому делать в этом доме и дворе нечего. А если и появится такой, рядом с ним, словно из-под земли, мигом вырастет добрый молодец в форме охранника с какой-нибудь непонятной эмблемой на рукаве, и непрошеный гость мигом исчезнет, словно его и не было никогда.
Любая квартира в таком оазисе благополучия стоит не меньше, чем вилла где-нибудь на Лазурном Берегу или скромное шале в Швейцарии с видом на горное озеро. Недаром, ох недаром, говорят, что Москва – город для богатых! Значит, не зря нефтяные вышки где-нибудь за Полярным кругом качают «черное золото» день и ночь, чтобы оно, конвертируясь в зеленые бумажки, оседало в пределах Садового кольца, повышая престиж новой России!
Подъехав к офису, Николай сразу почувствовал себя так, словно оказался совсем в другом мире. Едва шагнув на ступеньки, вымощенные полированным мрамором, он вдруг заметил свои растоптанные, заляпанные грязью ботинки, поношенную куртку, старые джинсы…
«Что и говорить, мы чужие на этом празднике жизни…» Раньше он никогда не задумывался, что люди могут быть такими разными, отличаться друг от друга, как бродячие дворняги отличаются от ухоженных и балованных домашних любимцев.
Сначала их вообще не хотели пускать в здание. Огромный туповатый детина в камуфляже твердил одно: не велено, мол, и все тут! Разрешить посторонним войти в офис компании может только начальник охраны, а его сейчас как раз нет на месте, так что…
Это было ужасно унизительно, и Николай даже ощутил какую-то мстительную, жестокую радость оттого, что чье-то процветание закончится на тюремных нарах. Он уже готов был дать отмашку ОМОНу и устроить «маски-шоу» в этом вылизанном до стерильной чистоты царстве победившего капитализма новой волны, но обошлось и так.
Выручил его Владик Молчанов – вечный балагур и матерщинник, знающий кучу веселых непотребных присказок и прибауток. На любом собироне он нес такую веселую похабель, что самые суровые, каменные мужики чуть не по полу валялись, держась за животы… Зато «в деле» он становился совсем другим – жестким, собранным, мгновенно реагирующим на все происходящее. Словно сбрасывая с себя маску балагура и шута, он ненадолго являл миру свое истинное лицо – лицо человека, у которого лучше не становиться на пути.
