Разумеется, дело совсем не в телесном. Когда
дурман запретности растаял и стало не нужно прятаться от общества,
обнаружилось, что не так уж ей и нужны страстные соития с любимым. Важнее
нежность, защищенность, каких никогда не познаешь с женщиной, потому что
женщины другие. А тут не надо прикидываться, тебя понимают с полуслова, даже и
вовсе без слов – вот что важно. Мы вместе, мы одинаковые. Никакого столкновения
противоположностей, никакого раздира. Блаженство и покой.
Втолковывала всё это чужому человеку, волнуясь
и горячась, – вот как зацепили Иродиаду его речи.
Тот слушал-слушал, потом грустно покачал
головой и говорит: а искры все равно не будет. Нет искры – нет и Бога.
Вчера Иродиада с ним не соглашалась, стояла на
своем, а сегодня, когда лже-Мануйлы рядом уже не было, оброненные им слова –
«вечное одиночество», «заблуждение души» – вдруг выплыли из памяти и прогнали
музыку.
Что-то Левушка всё больше времени проводит с
Саломеей.
Нет, это не ревность, а то самое, о чем
говорил странник: страх одиночества. И Антиной дома почти не бывает – у него
новые увлечения, новые друзья. Возможно, они ему не только друзья...
А ведь всего месяц, как приехали сюда, в
мужской рай. Говорят, семьи в Содоме долго не держатся. И что тогда останется?
Нетак мало, подбодрила себя Иродиада.
Останутся танцы и сады.
Кстати, о садах.
Подошло время проведать пионы и мушмулу. Да и
к розам заглянуть – не переусердствовал ли Джемаль с поливкой.
Иродиада прогнала печальные мысли прочь.
Надела невесомый хитон, обвязала волосы голубой лентой.
Солнце еще палило вовсю, но с Аваримских гор
уже веяло ветерком, обещавшим вечернюю прохладу.
Прошла тенистой улочкой к Западным воротам,
приветливо кивая встречным, а с некоторыми и целуясь.
Все мысли теперь были только о саде.
Перед вечерней зарей нужно будет разрыхлить
клумбы, чтобы рассада подышала. Завтра из Хайфы должны доставить земляных
червей. Тогда можно будет всерьез взяться за персиковую аллею. Через год-другой
в Содоме будут такие сады, каких этот злосчастный край не видал и во времена
Лота.
Вот чему надо было посвятить жизнь! Не
гимназистов латыни учить, а сады и цветники выращивать. В России растениям
благодать. Там и воды сколько пожелаешь, и земля живая, не то что здесь.
Впрочем, такого чернозема, какой доставляют
сюда фурами, не найти и в России. Особой пропитки, больших денег стоит. Слава
Богу, у мистера Сайруса денег много.
За городской стеной походка Иродиады стала
энергичной, деловитой. Позабыв о жаре, она обошла деревья, кусты, клумбы.
Пожурила старшего садовника – так и есть, он поливал розовые кусты равномерно,
а с восточной стороны, куда по ночам дует бриз, нужно бы поменьше. Джемаль
слушал внимательно – знал, что у старого лутиособый дар от Аллаха понимать
жизнь растений, и относился к этому таланту с почтением.
В университете среди прочих ненужных
премудростей Иродиада изучала и древнееврейский, поэтому арабский язык ей
давался на удивление легко. Уже на второй неделе совместной работы они с
Джемалем отлично понимали друг друга.
– Это что такое? – недовольно показала
Иродиада на повозку с черноземом. – Где возница? Почему не разгрузил?
– Там женщина, – сказал Джемаль, показывая на
крайний из розовых кустов. – Как проехала, неизвестно. Садык отправился сказать
караульному.
Поклонился и пошел поливать клумбы.
Иродиада обернулась. За кустом в самом деле
кто-то прятался.
Подошла ближе – действительно, женщина. Издалека
видно, что не ряженка, а натуралка. Не столько даже по фигуре, сколько по
наклону головы, по чуть отставленной в сторону руке. Это не подделаешь, сколько
ни старайся.
Надо ей сказать, чтоб уезжала
подобру-поздорову. Начальник службы безопасности – бывший британский полковник,
с ним шутки плохи. Сдаст нарушительницу турецкому караулу, да еще оштрафует
Саид-бея за нерадивость, а тот выместит злобу на любопытной дурехе, у азиатов
ведь джентльменство не в заводе.
Яков Михайлович подслушивает
И не думалось, и не гадалось, что так ловко
получится, с фурой-то. Повезло – оказался в нужном месте, в нужное время.
А сначала клял себя, что перемудрил – когда,
можно сказать, заживо в сырую землю лег. Пока тащились по шоссе, проклял все на
свете. Жарко, червяки под одежду лезут. Один, стервец, даже в ноздрю прополз –
чудо, что не расчихался.
Дышал через камышинку, просунув ее сквозь
чернозем. Потом и смотреть приладился. Был у Якова Михайловича при себе
глиняный кувшин с длинным горлышком, воду пить. Содержимое мало-помалу вылакал
(заодно и земли-матушки накушался), а сосуду придумал полезное применение.
Горлышко у основания переломил пальцами – получилась трубка. Высунул ее наружу,
обрел зрение. Кувшин земляного цвета, так что снаружи горлышко и с двух шагов
не разглядишь. По правде сказать, не ахти какие обзоры открывались через сию
малую дырку, но лучше, чем вовсе безглазым быть. Повернешь туда, сюда – вроде
как через подзорную трубу смотришь. Или как через оптическую палку на
субмарине, перископ называется.
Про везение стало ясно, когда фура уже
прибыла, куда ей положено, и остановилась. Тут обнаружилось, что Рыжуха, за
которой Яков Михайлович всю дорогу через свой перископ приглядывал, топчется
здесь же, рядышком. Вылезла из своей таратайки, встала за розовым кустом, а от
того куста до яковмихайлычева наблюдательного пункта рукой подать.
Монашка повздыхала, попричитала, как же ей
теперь в город попасть. Ее арап (Салахом звать) сочувствия никакого не выразил.
Мальчишкой надо было одеться, коза ты
безмозглая, мысленно укорил Рыжуху тайный созерцатель. Еще и теперь, может, не
поздно, соображай.
Но та всё переминалась с ноги на ногу да
вздыхала.
Он, однако, за нее не волновался. Знал по
опыту – никакая она не безмозглая и что-нибудь обязательно придумает, от своего
не отступится. Верный был расчет, на рыжую ставить. Не дураки придумали.
Немножко тревожился он из-за другого – не
улизнула бы снова, как в прежние разы. Очень уж шустра и непредсказуема. Не всё
ж Господу Богу ради Якова Михайловича на чудеса расщедриваться.
Вдруг шаги. И голос – высокий, с подвзвизгом,
полубабий-полумужской:
