Первым был танец – не для домашних, не для
гостей и уж тем более не для посторонних зрителей, а исключительно для самой
себя.
Превратиться в гармонию, в грациозное
движение. Ощутить, как тело, прежде такое непослушное, ржавое, скрипучее,
делается легче пуха, пружинистей змеи. Кто бы мог подумать, что на пятом
десятке, когда от собственной плоти, кажется, уже ничего нельзя ожидать кроме
предательства и разочарований, только и начнешь сознавать, что за совершенный
организм твое тело!
В доме тихо-тихо. Левушка и Саломея нежатся в
спальне, они встанут ближе к вечеру, когда смягчится зной. Антиноша плавает в
бассейне, его из воды артелью бурлаков не вытащишь.
Каждый день, в послеобеденный час,
предоставленная сама себе, Иродиада танцевала перед зеркалом, в полной тишине.
Электрический вентилятор гонял по атриуму волны ароматизированного воздуха.
Танцовщица выделывала pasнеописуемого изящества, по лицу ее сбегали капельки
пота и тут же высыхали.
Полчаса абсолютного счастья, потом принять
восхитительно холодный душ, выпить бокал смолистого вина со снегом, накинуть
шелковый хитон – и на встречу со вторым наслаждением, в сады.
Но целиком отдаться движению сегодня никак не
получалось, а в голове, которая должна быть полна одной лишь музыкой, вихлялась
мышиным хвостиком какая-то смутная, тревожная мысль.
П`опадет, погаснет,послышался вдруг Иродиаде
картавый голос, и она остановилась.
Ах вот оно что.
Вчерашний разговор.
Нелепого человека в перепоясанном синей
веревкой рубище привезли в город Збышек и Рафек, двое сумасбродных варшавян.
Они гоняли наперегонки в колесницах вдоль моря и подобрали на шоссе бродягу,
рассмешившего их своим видом. Выяснив, что странник прибыл из России, повели к
своим русским друзьям – показать.
Она была дома одна. Левушка заседал в
Ареопаге, дети ушли на пляж.
Когда оборванец назвался Мануйлой,
предводителем «найденышей», хозяйка развеселилась. Бедняге было невдомек, что
по воле случая ей известно о смерти настоящего Мануйлы, которого убили, можно
сказать, почти на ее глазах.
Иродиада не спешила с разоблачением, поджидала
эффектного момента. Когда шалопаи-варшавяне повели бродягу смотреть город,
Иродиада отправилась с ними.
Лже-Мануйла вертел головой во все стороны,
беспрестанно ахал и удивлялся, сыпал вопросами. Збышек с Рафеком больше
гоготали и валяли дурака, так что роль гида исполняла Иродиада.
А женщин вы что же, совсем не признаете,
недоумевал самозванец.
– Признаем и уважаем, – отвечала она. – У нас
на Западной площади есть Памятник жене Лота – нашли на берегу соляную колонну и
заказали скульптору высечь из нее статую. Многие, правда, возражали против
нагой женской фигуры, но большинство проявили терпимость. Мы ничего не имеем
против женщин, только нам лучше без них, а им без нас.
Что же, и женский город тоже где-нибудь ееть,
спросил «пророк».
– Пока нет, – объяснила Иродиада, – но скоро
будет. Наш благодетель Джордж Сайрус намеревался купить для дев-женолюбиц землю
на острове Лесбос, но греческое правительство не позволило. Тогда он придумал
отстроить Гоморру – работы там уже начались. Мы будем дружить с нашими
соседками, как дружат люди и дельфины. Однако стихия дельфина – море, а стихия
человека – суша, и потом, зачем же человеку и дельфину совокупляться?
Забавный пройдоха восхищался красотой построек
и техническими усовершенствованиями, которых в Содоме имелось неисчислимое
множество: и электрический трамвай, ходивший от Акрополя до пляжа, и
синематограф, и каток с искусственным льдом, и многое-многое другое.
Но больше всего фальшивого Мануйлу
заинтересовали отношения между содомцами: есть ли у них семьи, или всяк живет
сам по себе?
Иродиада, предвкушавшая миг разоблачения,
вежливо ответила, что семей с детьми вроде ее собственной здесь очень мало.
Некоторые живут парами, а большинство просто наслаждаются свободой и
безопасностью.
Потом Рафек и Збышек стали звать в Лабиринт,
особенное место, где молодежь в темноте творит всякие непристойности. Иродиада
не пошла, она уже вышла из возраста, когда человека занимают плотские
безобразия, – теперь больше ценила чувства. К ее удивлению, бродяга в Лабиринт
тоже не захотел, сказал, что ничего нового в этих забавах нет, они были и у
римлян, и у греков, и у вавилонян.
Так и получилось, что Иродиада осталась с ним
вдвоем.
– Что, Божий человек, обрушит на нас Господь
огнь и серу за эти прегрешения? – насмешливо спросила она, кивая в сторону
Лабиринта, из которого доносились хохот и дикие вопли.
За это навряд ли, пожал плечами «пророк». Они
ведь друг друга не насильничают. Пускай их, если им так радостней. Радость
свята, это горе – зло.
– Ай да пророк! – развеселилась Иродиада. –
Может, ты тоже из наших?
Как же он ответил-то?
Нет, сказал, я не из ваших. Мне вас жалко.
Путь мужчины, любящего мужчин, печален и ведет к отчаянию, потому что
бесплоден.
Он какими-то другими словами это сказал, менее
складно, но смысл был именно такой, и Иродиада от неожиданности вздрогнула. По
инерции попробовала пошутить:
– Бесплоден – оттого что у нас не может
произойти детей?
А он серьезно так: и от этого тоже. Но не
только. Мужчина – черная половинка души, женщина – белая. Знаешь, от чего
возникает новая душа? Оттого, что из Божьего огня высекается маленькая искорка.
А высекается она, когда две половинки души, белая и черная, тычутся друг в
друга, пытаются понять, одно они целое или нет. Вам же, бедным, своей половины
никогда не сыскать, потому что черное с черным не соединяется. Пропадет твоя
полудуша, угаснет. Тяжкая это доля – вечное одиночество. Сколько ни тычьтесь
друг в друга, искры не будет. Вот в чем беда-то: не в блуде тела, а в
заблуждении души.
Иродиада и забыла, что собиралась посмеяться
над самозванцем. Какая, в сущности, разница, кто он таков на самом деле?
Бродяга заговорил о том, что она чувствовала и сама, только не знала, как
обозначить.
Стала возражать.
