Кеша открыл дверцу со своей стороны,
высунулся.
– Фома? Это я, Иннокентий! Открывай. Да
освещение включи, ни черта не видно.
На площадке зажглись два фонаря, самых что ни
на есть современных, электрических, и время утратило зыбкость, вернулось из
середины второго тысячелетия в его конец. Бердичевский с удовлетворением
отметил столбы с проводами, почтовый ящик на воротах. Какое к лешему
средневековье, какая болотная змея!
Открылась узкая дверь, вышел здоровенный
мужчина, одетый сплошь в черную кожу. Из кожи была и рубашка с вырезом на
волосатой, мускулистой груди, и высокие сапоги, и облегающие штаны с кожаным
мешочком в паху, как на картинах шестнадцатого столетия. Гульфик, вспомнил
Бердичевский название этого нелепого атрибута средневековой одежды. Только это
был не гульфик, а целый гульфище.
Кеша легко спрыгнул на землю, по-кошачьи
потянулся.
– Хтой-то? – спросил Фома, показывая на Матвея
Бенционовича.
– Со мной. Гость. Я сам скажу его сиятельству.
Отпустите Семена, – обратился молодой человек к прокурору. – Для обратной
дороги граф даст свой экипаж.
Когда Бердичевский расплачивался с кучером,
тот замялся, словно хотел что-то сказать, да, видно, в последний момент
передумал. Лишь крякнул, сдвинул шапку на глаза и покатил восвояси.
Статский советник проводил фаэтон тоскливым
взглядом. Не нравился Матвею Бенционовичу замок Шварцвинкель, даже незвирая на
электричество и почтовый ящик.
Вошли внутрь.
Двор и постройки Бердичевский толком не
рассмотрел, потому что в темноте архитектурные подробности разглядеть трудно.
Кажется, что-то затейливое: башенки, грифоны на водостоках, каменные химеры на
фоне звездного неба. В главном доме, за шторами, горел электрический свет: в
окнах первого этажа тусклый, второго – яркий.
В дверях приехавших встретил другой слуга,
которого Кеша назвал Филипом. Одет он был в точности как Фома, из чего
следовало, что это у графской челяди такие ливреи. Опять впечатлили размеры гульфика.
Вату они туда набивают, что ли, подумал прокурор, покосившись украдкой. И
только теперь, наивный человек, сообразил, что эти жеребцы, должно быть,
используются его сиятельством не только для ухода за домом.
Скрипя черной кожей, Филип повел гостей по
мраморной лестнице, украшенной изваяниями рыцарей. На втором этаже, в
просторной, со вкусом обставленной комнате, поклонился и вышел, оставив Матвея
Бенционовича и Кешу вдвоем.
Молодой человек кивнул на высокую дверь, что
вела во внутренние покои.
– Я скажу о вас графу. Посидите пока здесь, в
приемной.
Прокурору показалось, что Кеша нервничает. Он
поправил перед зеркалом галстук, пригладил куафюру, потом вдруг достал
фарфоровый тюбик и ловко подкрасил губы. Бердичевский от неожиданности заморгал.
Едва блондинчик скрылся в соседней комнате,
статский советник вскочил с кресла и на цыпочках подсеменил к двери. Приложил
ухо, прислушался.
Доносился шустрый Кешин тенорок, но разобрать
слов Бердичевский не смог.
Неестественно упругий, словно подкачиваемый
насосом голос произнес:
– В самом деле?
Снова неразборчивая скороговорка.
– Как-как? Берг-Дичевский?
Кеша в ответ: трень-трень-трень-трёнь.
– Что ж, давай поглядим.
Матвей Бенционович развернулся, в три
бесшумных прыжка скакнул назад к креслу, упал в него, небрежно закинул ногу на
ногу.
И вдруг увидел в дверях, что вели на лестницу,
Филипа. Тот смотрел на гостя с непроницаемым лицом, сложив на груди крепкие,
оголенные по локоть руки.
Проклятье! Мало того, что ничего полезного не
услышал, так еще перед слугой осрамился!
Прокурор почувствовал, что лицо заливается
краской, однако рефлексировать было некогда.
Открылась дверь гостиной, и вышел хозяин.
Бердичевский увидел изящного господина с очень
белой кожей и очень черными волосами. Подкрученные усы издали выглядели жирной
угольной чертой, рассекающей лицо напополам. Э, да тут не обошлось без
какой-нибудь инфернальной Зизи, подумал наторевший в окрашивании волосяного
покрова статский советник.
Чарнокуцкий был в шелковой китайской шапочке с
кистью и черном халате с серебряными драконами, из-под которого белела рубашка
с кружевным воротником. Неподвижное лицо магната казалось лишенным возраста: ни
единой морщинки. Лишь выцветший оттенок голубых глаз позволял предположить, что
их обладатель ближе к закату жизни, нежели к ее восходу. Впрочем, взгляд его
сиятельства был не пресыщенным, а острым и пытливым, как у любознательного
мальчугана. Состарившийся ребенок – так мысленно определил графа Матвей Бенционович.
– Добро пожаловать, господин Берг-Дичевский, –
сказал хозяин уже знакомым прокурору резиновым голосом. – Прошу извинить за
наряд. Не ждал гостей в столь позднее время, У меня редко бывают без
предварительной договоренности. Но я знаю, что Иносан случайного человека не
привезет.
Это он Кешу так называет, не сразу сообразил
Матвей Бенционович, «Иннокентий» – «Innocent».
Чарнокуцкий чуть шевельнул крыльями носа,
будто подавлял зевок. Стало понятно, отчего голос звучит так неестественно:
граф почти не шевелил губами и избегал какой-либо мимики – должно быть, во
избежание морщин. Шевеление ноздрей несомненно заменяло ему улыбку.
На вопрос, не родня ли он покойному
фельдмаршалу графу Бергу, статский советник осторожно ответил, что очень, очень
дальняя.
– Другим полякам об этом лучше не говорить, –
опять дернул ноздрями его сиятельство. – Мне-то все равно, я совершенный
космополит.
Вследствие этой реплики Матвей Бенционович,
во-первых, вспомнил, кто такой фельдмаршал Берг – притеснитель Польши времен
Николая Павловича и Александра Второго, а во-вторых, понял, что осторожный тон
его ответа был воспринят хозяином неправильно. И слава Богу.
– Ты что, Филип? – воззрился граф на слугу.
Тот с поклоном приблизился, пошептал графу на
ухо.
Наябедничал, скотина.
Брови Чарнокуцкого чуть поднялись, в глазах,
обращенных на прокурора, мелькнула веселая искорка.
– Так вы – предводитель дворянства? Из
Заволжской губернии?
