– Наверняка не знаю, но уверен, что
Чарнокуцкий, больше некому.
– Кто это – Чарнокуцкий?
– Вы не слышали про графов Чарнокуцких? –
недоверчиво спросил Кеша.
– Слышал. Знатная польская фамилия.
– Знатная! Мало ли знатных! Чарнокуцкие –
богатейший род на всей Волыни. Тут в двадцати верстах начинается Чернокутский
уезд, так уездный город, Черный Кут, весь целиком принадлежит графу.
– Целый город? Разве такое бывает? – удивился
Матвей Бенционович. – Ведь не средние века.
– На Волынщине очень даже бывает. Город Ровно
принадлежит князю Любомирскому, Старо-Константинов княгине Абамелек, Дубно –
княгине Барятинской. А Чарнокуцкие на Волыни семьсот лет. Вон, видите утес? –
Кеша показал на видневшуюся вдали живописную скалу, нависшую над рекой. –
Житомирская достопримечательность. Называется «Голова Чацкого».
Утес действительно отчасти напоминал гордо
склоненную голову.
– При чем здесь Чацкий?
– Совершенно ни при чем. Раньше скала
называлась «Голова Чарнокуцкого». Здесь в шестнадцатом столетии гайдамаки
срубили голову предку нынешнего графа. А после шестьдесят третьего года скалу
велели переименовать. Дело в том, что некоторые из Чарнокуцких участвовали в
польском восстании, и одному это даже стоило головы. Вот, во избежание
двусмысленности, и переделали в Чацкого.
– Так граф из повстанцев 63-го года?
– Вот еще! У его сиятельства совсем другие
интересы. Примерно такие же, как у нас с вами. – Приказчик засмеялся. – Жалко,
он евреев терпеть не может, а то бы я непременно вас с ним свел.
– А я вовсе не еврей, – объявил Бердичевский.
– Это я прикинулся, чтобы войти в доверие к Голосовкеру.
– Хорошо прикинулись, – заметил Кеша,
скептически оглядывая лицо прокурора.
– Нет, правда! Волосы крашеные. Вообще-то я
блондин. Если повезете к графу – смою краску. И зовут меня не Мордехай
Бердичевский, а Матвей Берг-Дичевский. Вы правильно догадались, никакой я не
ростовщик. Я... я уездный предводитель дворянства, – соврал Матвей Бенционович,
не придумав ничего более аристократичного. – Из Заволжской губернии.
Поверил молодой человек или нет, было неясно.
Однако, поразмыслив, сказал:
– Двести рублей.
– Вы с ума сошли! – ахнул статский советник,
пытаясь сообразить, есть ли у него столько денег. На худой конец, можно послать
телеграмму владыке.
– Заплатите, когда поедем обратно. Если я
ошибаюсь и граф Рацевича не выкупал, можете вообще не платить, – ловко ввернул
оборотистый юноша.
На такое условие Матвей Бенционович охотно
согласился. Если след окажется верным, а поездка результативной, пожалуй,
все-таки можно будет записать расходы в счет расследования.
– Вы где остановились? – спросил Кеша.
– В «Версале».
– Я закрываю кассу в семь. Только уж вы не
поскупитесь, наймите карету на пружинном ходу, а то все бока себе отобьем. Я
сговорюсь с Семеном Почтаренко, у него хороший экипаж. Путь-то неближний...
Дорожные размышления о печальном будущем человечества
Статский советник снова прибег к помощи
«Белокурого ангела», но светловолосие восстановилось не полностью. Получилось
нечто золотисто-красноватое. Ничего, для вечернего освещения сойдет, успокоил
себя Бердичевский.
Кеша приехал вовремя, в весьма приличном
фаэтоне, обошедшемся прокурору в восемь целковых. Приказчика было не узнать. Он
разоделся по самой последней моде, надушился, в пробор же можно было
смотреться, как в зеркало. Кто бы поверил, что этот франт подрабатывает
субботним сидельцем в еврейской лавке?
– Куда едем? – спросил Матвей Бенционович,
усевшись на мягкое сиденье.
– В замок графа, в Шварцвинкель.
– «Черный угол»? – перевел название прокурор.
– Ну да. По-волынски Черный Кут, а по-великорусски
«Черный Закут», что-то вроде этого. Дед его сиятельства выстроил, в готическом
стиле. Очень любил рыцарские романы.
Бердичевский успел расспросить гостиничного
портье о графе, но наслушался черт знает каких небылиц, только распалил любопытство.
Нужно было проверить, что из этих сказок правда, а что нет.
– Этот магнат, кажется, человек необычный? –
небрежно спросил Матвей Бенционович. Кеша прыснул:
– Нас с вами тоже ведь обычными не назовешь,
верно? Но до его сиятельства нам, конечно, далеко. Это субъект единственный в
своем роде.
Жаждущий подробностей прокурор с
глубокомысленным видом заметил:
– У отпрысков древних фамилий пристрастие к
мужеложству в крови. Должно быть, от блазированности. Или вследствие
вырождения.
– А граф не всегда мальчиками интересовался.
Он в юности был куда как увлечен женским полом – до умопомрачения, или, как он
выражается, до обсессии. Это такой медицинский термин, вроде навязчивой идеи.
– Я знаю.
– Он ведь по образованию медик. Так женщинами
интересовался, что после Пажеского корпуса не в гвардию пошел и не в дипломаты,
а поступил на медицинский факультет, гинекологию изучать. Не для заработка,
разумеется. Говорит, хотел знать про женщин всё: как они устроены, что у них
внутри, каким ключиком заводятся. Узнал во всех подробностях, – снова хохотнул
Кеша. – Да, видно, перекормился. Выйдя из университета, открыл было женскую
больницу, да скоро забросил. Теперь баб видеть не может, прямо до судорог.
У Матвея Бенционовича были несколько иные
сведения. Портье сказал: «Граф пока не свихнулся, больницу держал, лечил
бесплатно бабские хвори. Сначала одну на операции зарезал, потом другую,
третью. До суда дошло. Обычного лекаря беспременно засудили бы, а этот известно
– Чарнокуцкий. Но больничку все же закрыли».
– Тогда его сиятельство отправился
путешествовать, – продолжил свой рассказ Кеша. – Долго по миру разъезжал. Где
только не был – и в Амазонии, и в Голландской Ост-Индии, и у папуасов. У него
дома такая коллекиця – сами увидите...
И про коллекцию Бердичевский слышал: якобы
там, в стеклянных банках, головы отрезанные. «Вроде как из дикарских стран
привез, а там кто его разберет», – сказал портье.
