– Шелухинна древнем арамейском значит
«апостолы». Когда много – шелухин,когда один – шелуах.Это Магеллан рассказывал,
он еврейскую историю ого-го как знает.
«Шелуяк», вдруг вспомнила Пелагия.
Строгановские крестьяне говорили, что Мануйла звал своего друга именно так.
– А что Эммануил вам рассказал про убийство?
– Что шелуаххотел его защитить и потому погиб.
А защищать его вовсе не нужно, потому что его Господь защищает. И стал про чудо
рассказывать, которое с ним утром произошло. Врет – заслушаешься. Глазки
голубые, широко раскрытые – прямо ангел непорочный! – прыснула Малке,
вспоминая. – Когда, говорит, меня выгнали из Зихрон-Яакова... Там, в
Зихроне-Яакове, зажиточные евреи живут, которые от барона Ротшильда деньги
получают. Сами землю не пашут, феллахов нанимают... В общем, выгнали
богатенькие евреи Эммануила, не стали его слушать. Пошел он долиной между гор,
и напал на него разбойник-бедуин. – Девушка по-детски закартавила, очевидно,
передразнивая Мануйлу. – «Очень сехдитый человек, саблей машет. Я по-бедуински
хазговахивать еще не выучился, не умею ему объяснить, что у меня ничего нет. Он
и сам это увидел, еще больше хазозлился, хочет мне голову саблей схубить.
Совсем! И схубил бы, потому что у него вся нехвная система в дезохганизации...»
Малке закисла от смеха.
– Он так и сказал: «нервная система в
дезорганизации»? – поразилась Пелагия.
– Да, он вообще ужасно чудно говорит, это я
еще плохо изображаю. Ну вот, а дальше как в сказке. Только разбойник на него
саблей замахнулся, вдруг там-па-пам! – гром небесный. Злодей повалился мертвый,
из головы кровь течет. «А вокхуг никого – тут гоха, тут гоха, а тут тхопинка.
Ни души! Я поблагодахил Господа, закопал мехтвого хазбойника и пошел дальше».
Мы так смеялись – чуть не лопнули. Но он необидчивый, Эммануил этот, тоже с
нами смеялся.
– А что Магеллан? – спросила монахиня. Хотела
добавить, не выказывал ли к пророку враждебности, но поостереглась.
– Ну, Магеллан сначала с ним строго. Вроде как
допрос ему устроил. Зачем пришел? На пароходе твои вокруг нас крутились, теперь
сам пожаловал? Что тебе от нас надо? И всё такое. А Эммануил ему: что вы моих
шелухинна корабле встретили, неудивительно. Многие из них следом за мной в
Святую Землю тянутся, хоть и говорил я им: где человек родился, там ему и
Святая Земля. Что им Палестина? Я – другое, мне сюда по делу нужно. А они,
говорит, меня не слушают. То есть слушают, но не слышат. И что мы с вами здесь
встретились, тоже удивляться нечего. Палестина маленькая. Если кто решил ее
обойти... Ах нет, – улыбнулась Малке, – он сказал: «по ней вояжировать». Если
кто решил по ней вояжировать, то всюду побывает, и в самое недолгое время. А
потом Эммануил стал про свое чудо врать, и Магеллан к нему интерес потерял.
Махнул рукой, пошел спать.
– Значит, не он, – в задумчивости проговорила
Пелагия.
– А?
– Нет-нет, ничего. Что еще рассказывал пророк?
– Да тут как раз началась беготня. – Малке
посерьезнела. – Полкан залаял. Мы думали, на шакала. Вдруг слышим – лай
удаляется, это он веревку оборвал. Побежали за ним. Кричим: «Полкан! Полкан!» А
он мертвый лежит. Шагах в ста от хана. Зарубили его, саблей. Никакие это были
не шакалы, а арабы или те же черкесы. Бедуины-то тогда уже ушли... Разбудили
Магеллана. Он говорит: догнать! А как догонишь? В какую сторону бежать – в
арабскую или черкесскую? Все спорят, шумят. Одни кричат: нас мало, их много.
Перережут они нас, как Полкана! Плохое место, уходить отсюда нужно! Магеллан
им: кто не умеет за себя постоять, тому все места на земле будут плохи. И
пошло, и пошло... – Девушка махнула рукой. Вдруг вспомнила, всплеснула руками.
– Ах да, Эммануил тогда чудную вещь сказал. Как это я забыла! На него никто
внимания не обращает, все ругаются, кричат, а он вдруг говорит: вы победите и
арабов, и черкесов. Вас мало, но вы сильные. Только, говорит, ваша победа (он
сказал не «победа», а «виктохия») будет вашим поражением. Как это, спрашиваем,
виктория может быть поражением? А он ответил непонятно: победа над другим
человеком – всегда поражение. Настоящая виктория, это когда самого себя
побеждаешь. Ну, наши его дальше слушать не стали, опять заспорили. А ведь
получается, прав он был, про победу-то!
– Что было потом?
– Ничего. На рассвете выпил молока и пошел
себе.
– И не сказал, куда?
– Почему не сказал. Он разговорчивый. Рохеле
ему молока подливает, а он говорит: сначала пойду в Капернаум, потом еще
куда-то, потом надо будет в Сиддимскую долину, к Аваримским горам заглянуть –
там, говорят, новый Содом отстроили, интересно...
– Содом! – вскричала Полина Андреевна. – А где
эти Аваримские горы?
– За Мертвым морем.
– Содом! Содом! – в волнении повторяла
монахиня.
На пароходе было семейство мужеложцев,
направлявшихся именно туда! Но при чем здесь Стеклянный Глаз? Непонятно. А всё
же что-то тут есть!
Прошло целых восемь дней, но если Эммануил
сначала собирался наведаться в Капернаум, то можно успеть. Шагает он, правда,
ходко...
– Что это ты бормочешь, Поля?
Полина Андреевна достала путеводитель, вынула
оттуда карту, развернула.
– Покажи, где Сиддимская долина. Как туда
добраться?
– А тебе зачем? – удивилась девушка, но взяла
карандаш и провела линию. – Вот так, до реки Иордан. Потом вниз до Мертвого
моря, там всё берегом на юг. Видишь кружочек – селение Бет-Кебир? Содом где-то
за ним. Нет, правда, Поль, зачем тебе? Из монашек да сразу в Содом! – залилась
смехом Малке. – Русь, куда несешься ты? Не дает ответа!
Аккуратно сложив карту, Пелагия засунула ее
обратно в книжку.
– Ты в самом деле туда собралась? – Глаза
Малке расширились от ужаса и любопытства. – Ну, ты отчаянная! Представляю, что
там творится! Напиши мне потом письмо, а? Только подробное!
Она толкнула Пелагию локтем, захихикала.
От толчка путеводитель упал на дно повозки.
Монахиня подобрала ценную книжечку, спрятала в карман.
Тем временем телега въехала на вершину холма,
откуда открывался вид на долину и окрестные горы.
– А вон вдали наш хан видно, – привстала,
показывая, Малке. – Сейчас спустимся и вдоль речки. Минут через сорок доедем.
Отдохнешь, умоешься.
– Нет, спасибо. – Полина Андреевна соскочила
на землю. – Мне пора. Скажи, в какую сторону спуститься, чтобы попасть к
Иордану?
Малке вздохнула – видно, жалко было
расставаться.
