Но самым чреватым оказалось решение отказаться
от «охраны», поскольку черкесы, бедуины и оседлые арабы давно привыкли к этому
источнику дохода и даже дрались между собой за право опекать каждое еврейское
поселение.
В «Новый Мегиддо» явились посланцы и из
бедуинского лагеря, и из черкесского аула, и от местного шейха, но Магеллан
всем им дал от ворот поворот, сказал: у нас есть оружие, мы сами себя защитим.
Из-за этого жить пришлось, как в осажденной
крепости.
Арабы – те больше воровали, а вот бедуины с
черкесами оказались настоящими разбойниками.
Как-то ночью стали кричать из темноты, палить
в стены. Было страшно, пули чмокали в глину. Но Магеллан раздал ружья и велел
дать залп. Помогло – крики стихли.
Утром же выяснилось, что пропали три тягловые
лошади, которые паслись за воротами. Исчез и бедуинский лагерь. Кочевники
свернули шатры и скрылись в неизвестном направлении. Магеллан хотел погнаться
за ними на единственном уцелевшем коне, едва отговорили.
Бедуины ушли, но арабы с черкесами остались и
только ждали своего часа.
Доктор Шерман, живущий в ротшильдовском
селении Зихрон-Яаков, говорил Магеллану: «Не уподобляйтесь библейскому царю
Иосии, молодой человек. Он отказался подчиниться фараону и погиб, а заодно
погубил и всё царство Иудейское. Между прочим, произошло роковое сражение в той
самой Мегиддонской долине, где мы сейчас с вами находимся».
А Магеллан ему: «Здесь наше царство погибло,
отсюда оно и возродится». Хорошо ответил, красиво.
Но сегодня, когда Рохеле закопали в илистую
землю, доктор снова стал увещевать Магеллана, и теперь тот молчал, потому что
ответить ему было нечего.
Доктор Шерман сказал: «В разбойников можно
стрелять, иногда это помогает. Но в малярию стрелять бесполезно. Как вы могли
купить землю в этом гиблом месте, не посоветовавшись с нами, старожилами? И
ведь это только начало, главная беда придет летом, когда начнется пик
лихорадки. Нужно было кроме низовой, пахотной земли купить еще и участок на
холме. Разве вы не видите, что местные жители селятся только на возвышенностях?
Там ветерок сдувает болотные миазмы. Впрочем, арабы вам участок на холме ни за
что бы не продали. Они, хитрецы, дождутся, когда наступит малярийный сезон и
большинство из вас перемрет, а тогда за бесценок выкупят землю обратно. Или так
заберут... Это мы, евреи, их испортили. Раньше они жили своим трудом – скудно,
но честно. А мы своими еврейскими деньгами свели их с ума. Зачем возделывать
собственную землю, если можно заработать больше, обрабатывая нашу? Зачем вообще
надрываться, если есть такие дурачки, как вы?»
Магеллан все больше и больше темнел лицом.
Косился на остальных коммунаров, прислушивавшихся к мрачным пророчествам. А
потом как рявкнет: «Вон отсюда, старый ворон! Нечего каркать!»
Доктор обиделся и уехал. Жалко его, он хотел
как лучше, но Магеллан поступил правильно. Они же клятву давали: лечь в эту
землю костьми, но от своего не отступиться.
А Рохеле уже легла костьми, подумала Малке и
содрогнулась, вспомнив, как противно чавкала под лопатами гнилая могила.
Но скрепила сердце и сказала себе: пускай.
Приедут другие. Уже едут. И даже если меня тоже закопают в болотную жижу, это
все равно будет лучше, чем если бы я осталась дома и прожила там до пятидесяти
или даже до ста лет. Что это была бы за жизнь? Бессмысленное бабье прозябание:
муж, дети, повседневные заботы.
И потом, Магеллан такой красивый!
– Эй! Эй! Скорей сюда!– заорал с крыши хана
Саша Брюн, дозорный. – Глядите!
Раньше, когда была собака, дозорного не
выставляли. Магеллан говорит, надо нового пса завести, но где возьмешь другого
такого, как Полкан?
Все бросились наверх, к вышке, стали
вглядываться в сумерки.
Какие-то тени возились у реки – там, где час
назад похоронили Рохеле.
– Разрывают могилу! – кричал Саша. – Я сначала
не понял, что это они там, а потом пригляделся... Честное слово, разрывают!
Засуетились, заметались, не зная, что делать.
Потом появился Магеллан, крикнул: «За мной!» И тогда все похватали кто топор,
кто берданку и побежали к эвкалипту.
Рохеле лежала, полуприсыпанная мокрой грязью.
Совсем голая. Даже нижней рубахи на ней не оставили – всё до нитки сняли.
Взвизгнув от ярости, Магеллан выхватил из
кобуры револьвер и огромными прыжками понесся по тропе, что вела к арабской
деревне. До нее было две версты.
Малке первая бросилась за ним. Задыхалась,
размазывала по лицу слезы, но не отставала, даром что коротконожка. Остальные
бежали сзади.
Когда преодолели половину расстояния, кто-то
из задних крикнул:
– Магеллан! Гляди! Пожар!
Оглянулись, увидели черный силуэт хана,
подсвеченный красным мятущимся пламенем.
Кинулись обратно. Теперь бежать было трудней,
потому что выдохлись.
Дом спасли – благо в бочке была вода. Сгорел
только навес для инвентаря. Но мешки с коллекционными семенами исчезли, обеих
коров и коня в хлеву тоже не было. Из стены был выворочен несгораемый ящик, в
нем неприкосновенный запас – три тысячи рублей. Пропала и новенькая
американская борона, которая в Палестине на вес золота.
На земле отпечатались конские копыта.
– Подкованные, – сказал Магеллан, светя
фонариком. – Значит, не бедуины – черкесы. Сидели в засаде, ждали ночи. А тут
им такая удача – мы сами выскочили, даже ворот не заперли...
– Это называется «еврейское счастье», –
вздохнул Колизей. – Как же мы теперь без семян, без бороны, без денег?
Кто-то (Малке не узнала голоса – так он
дрожал) всхлипнул:
– В Зихрон-Яаков нужно. Пропадем мы здесь...
Одни причитали, другие трясли кулаками в
бессильной ярости, третьи стояли, опустив голову.
Малке, например, плакала. Не от страха, а
очень жалко было бедняжку Рохеле и еще коров, особенно Пеструху, что давала
целых два ведра молока.
А Магеллан не ругался, руками не махал.
Покончив со следами копыт, пошел проверять, добрались ли грабители до погреба,
где хранилось оружие.
Когда вернулся, спокойно сказал:
– Оружие они не нашли. Значит, не всё
потеряно. Хотят войны – будем воевать.
– С кем воевать? С Даниэль-беком? –
недоверчиво спросил Шломо-аптекарь.
