Разумеется, Матвею Бенционовичу тут же
померещилось, что на него кто-то смотрит из темноты. Он сначала поежился, а
потом сказал себе: «Ну, конечно, смотрят. И очень хорошо, что смотрят».
От нервозности статский советник избавился
очень просто. Произнес шепотом одно-единственное слово: «Пелагия», и страх сразу
сменился возбуждением; жертва моментально превратилась в охотника.
Он нетерпеливо повертел головой и даже сердито
топнул ногой. Где вы там, черт бы вас драл?
Тьма словно дожидалась этого волшебного знака.
Шевельнулась, зашуршала, и в пределы слабого керосинового освещения вплыла
фигура, показавшаяся Бердичевскому гигантской. Силуэт поднял руку, поманил.
Статский советник, снова оробев, двинулся было
навстречу незнакомцу, однако тот повернулся спиной и пошел вперед, время от
времени оглядываясь и делая таинственно-призывные жесты.
Ноги провожатого глухо топали по булыжной
мостовой. Походка у исполина была прямая, спина негнущаяся.
Статуя Командора, передернулся Матвей
Бенционович, едва поспевая следом.
С набережной повернули на кривую улочку, где
мостовой уже не было, лишь мокрая после недавнего дождика земля. С одной
стороны глухой забор, с другой – каменная стена, за ней не то склады, не то
мастерские. Освещения никакого.
Бердичевский споткнулся на ухабе, выругался –
почему-то вполголоса.
Стена вывела к воротам, над которыми горела
лампа. Прокурор прочел на вывеске: «Кишечно-очистительный завод Савчука».
Прочел – и вздрогнул. Знаки знаками, но это со
стороны Провидения было уже форменное издевательство, если не сказать хамство.
Дело в том, что в утробе изрядно-таки трусившего статского советника вовсю
разворачивались всякие малоприятные процессы.
В узкую калитку Бердичевский за статуей
Командора не пошел. Спросил дрогнувшим голосом:
– Это что такое? Зачем?
На ответ не надеялся, но великан (и вправду
почти саженного роста детина) обернулся и ответил неожиданно тонким, услужливым
тоном:
– Это, сударь, заведение, где очищают кишки-с.
– В каком смысле?
– В обыкновенном-с. Для изготовления колбас.
– А-а, – несколько успокоился Матвей
Бенционович. – Но зачем нам туда идти?
Командор хихикнул, из чего стало окончательно
ясно, что молчал он вовсе не от грозного умысла, а от провинциальной
конфузливости перед приезжим человеком.
– Город, сами изволите видеть, какой: жидов
больше, чем русских. А тут самое правильное место-с. Колбаса-то свиная. Так что
среди рабочих ни одного жида, все русские или хохлы-с.
Тайное собрание дружины «Христовых опричников»
проходило в помещении заводской конторы.
Это была грязноватая комната, довольно
просторная, но с низким потолком, с которого свисало несколько керосиновых
ламп.
Стулья в два ряда, напротив них – стол,
накрытый российским триколором. На стенах, вперемежку, иконы и портреты героев
отечества: Александр Невский, Дмитрий Донской, Суворов, Скобелев. Главное место
в этой галерее занимали изображения Иоанна Грозного и государя императора.
Председательствовал немолодой мужчина в
пиджаке и галстуке ленточкой, однако с длинными, в кружок, волосами.
Перед столом стоял тощий субъект в косоворотке
– очевидно, докладчик. Слушателей было с десяток.
Все обернулись на вошедших, но от волнения
Бердичевский толком не разглядел лиц. Кажется, большинство были бородатые и
тоже стриженные по-русски.
– А вот и дорогой гость, – сказал
председательствующий. – Милости просим. Я – есаул.
«Опричники» встали, кто-то пробасил:
– Здравия желаем, ваше превосходительство.
От нервозности Матвей Бенционович чуть было не
стал поправлять, что он никакое не превосходительство, однако вовремя
спохватился. Отрывисто, по-военному кивнул, отчего на лоб свесилась прядь ангельского
цвета.
«Есаул» (судя по всему, так именовалась
должность предводителя «опричников») вышел из-за стола, двинулся навстречу
прокурору.
И снова Бердичевский едва не совершил faux pas
– сунулся жать руку. Оказывается, следовало не тянуть ладошку, а раскрыть
объятья. Именно так поступил председатель: со словами «Руси слава!» прижал
гостя к груди и троекратно расцеловал в уста.
Остальные тоже пожелали приветствовать
большого человека, так что целоваться пришлось с каждым – общим счетом
одиннадцать раз, причем всякий раз произносилась сакраментальная фраза,
прославлявшая отечество.
Запахи, которые пришлось вдохнуть лобызаемому
господину Берг-Дичевскому, разнообразием не отличались: дешевый табак, сырой
лук, переработанные желудком пары spiritus vini. Только последний из
целовальщиков, тот самый Вергилий, что привел Матвея Бенционовича на сходку,
благоухал одеколоном и фиксатуаром. Он и чмокнул не так, как прочие, а нежно,
вытянув губы трубочкой. Парикмахер, понял прокурор, разглядев подвитые височки
и расчесанную надвое бородку.
– Сюда пожалуйте, – пригласил «есаул» гостя на
почетное место.
Все воззрились на «превосходительство»,
очевидно, ожидая речи или приветствия, к чему статский советник был совершенно
не готов. Однако нашелся – попросил продолжать, «ибо пришел не говорить, а
слушать; не поучать, а учиться». Это понравилось. Скромному «генералу»
похлопали, покричали «Любо!», и прерванный доклад был продолжен.
Оратор, которого Бердичевский по манере
говорить и несколько блеющему тембру голоса окрестил Псаломщиком, рассказывал
дружинникам о результатах проведенного им расследования касательно засилия
евреев в губернской печати.
Картина обрисовывалась чудовищная. Про
«Житомирский листок» Псаломщик не мог говорить без дрожи негодования: сплошные
перельмутеры да кагановичи, наглое глумление над всем, что дорого русскому
сердцу. Однако и в «Волынских губернских ведомостях» далеко не благополучно.
Из-за попустительства редактора нередко печатаются статьи, написанные
жидишками, которые прикрываются русскими именами. Был дан и перечень всех этих
волков в овечьей шкуре: Иван Светлов – Ицхак Саркин, Александр Иванов – Мойша
Левензон, Афанасий Березкин – Лейба Рабинович, и прочая, и прочая. Самое же
сенсационное свое разоблачение выступавший приберег напоследок. Оказывается,
Синедрион запустил свое щупальце даже в «Волынские епархиальные ведомости»: у
редактора протопопа Капустина жена – урожденная Фишман, из выкрестов.
