До той уже успели дойти тревожные слухи из
прокуратуры, теперь же она решила не откладывая, прямо с утра, нанести визит
прокурорше Марье Гавриловне.
И навестила. Осторожно, за кофеем,
поинтересовалась, здоров ли Матвей Бенционович, не сказывается ли на его
характере сорокалетие – рубеж, который многим мужчинам дается очень нелегко.
Переменился, пожаловалась прокурорша. Будто
какая муха Мотю укусила – раздражительный стал, почти ничего не кушает и ночью
скрипит зубами. Марья Гавриловна тут же перешла к проблемам еще более насущным:
у Кирюши затяжной понос, и Сонечку что-то обметало, не дай бог корь.
– Когда моему Антоше сравнялось сорок, он тоже
словно взбеленился, – вернулась Людмила Платоновна к теме мужей. – Бросил
курить трубку, стал мазать лысину чесночным настоем. А через годик успокоился,
перешел в следующий возраст. И у вас, душенька, образуется. Вы уж только с ним
помягче, с пониманием.
После ухода гостьи Марья Гавриловна еще минут
десять размышляла про нежданную напасть, приключившуюся с супругом. В конце
концов решила испечь его любимый маковый рулет, а остальное препоручить воле
Всевышнего.
Во всем городе Заволжске один лишь Митрофаний
знал истинную причину озабоченности и нервности прокурора. Оба условились
сохранять полнейшую секретность, памятуя о сапожной подметке, чуть было не
погубившей Пелагию, а также о вездесущести невидимого противника.
Исчезновение начальницы епархиального училища
было объяснено медицинскими резонами: мол, сестра застудила себе почки
безумными купаниями в ледяной веде и теперь срочно отправлена лечиться на
кавказские воды. В школе неистовствовала прогрессистка Свеколкина, терзая
бедных девочек десятичными дробями и равнобедренными треугольниками.
А по вечерам, поздно, к Митрофанию являлся
Матвей Бенционович и подробно докладывал обо всех произведенных действиях,
после чего оба раскрывали атлас и пытались вычислить, где сейчас находится
Пелагия, – почему-то это доставляло обоим неизъяснимое удовольствие. «Должно
быть, Керчь проплывает, – говорил, к примеру, епископ. – Там оба берега видно,
и крымский, и кавказский. А за проливом волна уже другая, настоящая морская».
Или: «Мраморным морем плывет. Солнце там жаркое – поди, вся конопушками пошла».
И епископ с прокурором мечтательно улыбались, причем один смотрел в угол
комнаты, а другой в потолок.
Затем Бердичевский из города исчез, якобы
затребованный в министерство. Отсутствовал неделю.
Вернулся, и сразу с пристани, даже не побывав
дома, поспешил к владыке.
Ну и прохиндей!
Едва закрыв за собой дверь кабинета, выпалил:
– Она была права. Впрочем, как и всегда...
Нет-нет, не буду забегать вперед. Как вы помните, мы решили выйти на бандитов
через их первоначальное преступление, похищение Мануйлиной «казны». Именно от
этого события и потянулась зловещая нить. Предполагалось, что «варшавские»
наметили свою жертву заранее и, по своему обыкновению, «вели» ее, выбирая удобный
момент. Я намеревался восстановить маршрут, который проделали «найденыши», и
проследовать по нему, подыскивая свидетелей.
– Помню, все помню, – поторопил духовного сына
владыка, видевший по лицу рассказчика, что тот вернулся не с пустыми руками. –
Ты надеялся установить, кто дал разбойникам эту... как ее...
– Наводку, – подсказал Бердичевский. – Кто
нацелил их на сектантскую «казну». А оттуда добраться и до самих бандитов. Одно
из главных правил сыска гласит: самый короткий путь к преступнику – от окружения
жертвы.
– Да-да. Ты рассказывай. Нашел наводчика?
– Не было никакого наводчика! Да и дело совсем
не в этом! Ах, владыко, вы меня не перебивайте, я вам лучше последовательно
изложу...
Архиерей виновато вскинул ладони, потом одну
из них приложил к губам: буду нем, как рыба. И рассказ наконец тронулся с
места, хотя в полном безмолвии епископ удержаться не смог – не того
темперамента был человек.
– На пароход Шелухин и его свита сели в Нижнем,
– стал докладывать прокурор. – Туда, как я выяснил, приехали поездом из Москвы.
Кондуктор запомнил лже-Мануйлу: колоритный для первого класса пассажир. Ехал в
купе один, остальные оборванцы, у которых места были в общем вагоне, по очереди
его навещали. Понятно, почему первый класс – для пущего правдоподобия: мол, и в
самом деле пророк едет. И понятно, зачем с Шелухиным все время кто-то находился
– из-за шкатулки... В Москве у «найденышей» есть нечто вроде сборного места,
подвал на Хитровке, рядом с синагогой. Надо думать, нарочно держатся поближе к
единоверцам, но настоящие евреи этих ряженых в синагогу не пускают и дела с
ними иметь не хотят. Мануйлина паства молится на улице, снаружи. Зрелище
потешное: накрывают головы полами своих хламид, что-то такое гнусавят на
ломаном иврите. Зеваки потешаются, евреи плюются. В общем, аттракцион. Учтите
еще и то, что большинство «найденышей» весьма неприглядны на вид. Уродливые,
пропитые, с проваленными от сифилиса носами... Любопытно, что хитровская
голытьба этих юродивых не трогает – жалеют. Я понаблюдал за «найденышами», кое
с кем из них поговорил. Знаете, что меня больше всего поразило? Они просят
подаяния, но денег не берут – только съестное. Говорят, что копеек им не нужно,
потому что деньги царевы, а пропитание – оно от Бога.
– Как не берут денег? Откуда ж взялась
«казна»?
– В том-то и штука! Откуда? Мы ведь с вами
исходили из того, что содержимое похищенной шкатулки – это милостыня, собранная
«найденышами». Что Мануйла все эти бессчетные пятачки да грошики поменял на
кредитки и аккуратно в шкатулочку сложил. А тут выясняю – нет, ничего
подобного! Я даже от «варшавской» версии отвлекся – заинтересовался, откуда
взялись деньги. Стал осторожно выведывать у фальшивых евреев, слышали ли они
про Мануйлину казну. Надо сказать, люди это по большей части открытые,
доверчивые – именно такие ведь обычно и становятся добычей проходимцев.
Говорят: знаем, слышали. «Аграмадные деньжищи» на обустройство в Святой Земле
пожертвовал пророку Мануйле какой-то купчина из города Боровска. Я, разумеется,
отправился в Боровск, поговорил с «купчиной».
– Да как ты его отыскал? – ахнул Митрофаний,
не уставая поражаться, какие бездны напористости и энергии, оказывается, таятся
в его духовном сыне.
