Через час-другой тряски по поросшей весенней
травкой колее, в которой тускло блестела черная вода, трудно было поверить, что
на свете существуют города, степи, пустыни, открытое небо, яркое солнце. Там,
на воле, уже вовсю царствовало тепло, на лугах желтели одуванчики, звонко
жужжали полупроснувшиеся пчелы, а здесь в низинах серели островки снега, в
оврагах пенилась талая вода пополам с ледяной крошкой, и лиственные деревья
стояли в унылой зимней наготе.
Когда березы и осины сменились елями, стало
еще бесприютней, еще темней. Пространство сомкнулось, свет померк, в воздухе
появились новые запахи, от которых кожу покалывало мурашками. Пахло диким
зверем – нешуточным, чащобным, а кроме того, какой-то неясной, сырой жутью. К
ночи тревожный запах усилился, так что лошади жались к костру, боязливо фыркали
и прядали ушами.
Пелагии поневоле припомнились заволжские
сказания о всякой лесной нечисти: про медведя Бабая, что забирает девок себе в
невесты, про Лису Лизуху, которая прикидывается красной девицей, навсегда
уманивает парней и даже семейных мужиков. Страшней же всех по заволжским
поверьям был человековолк Струн, огненны глазищи, кованы зубищи, которым пугают
детей, чтоб далеко в лес не забредали. Из пасти у Струка шибают огонь и дым,
бегать он не бегает, а скачет по верхушкам деревьев навроде рыси, если же
сорвется и ударится о землю, то оборачивается лихим молодцом в сером кафтане.
Не дай Боже такого мышастого человека в лесу повстречать.
В городе эти старинные предания казались
наивным и симпатичным творением народного вдохновения или, как теперь все
больше говорят, фольклором, но в Лесу, под могильное уханье совы, под недальний
вой волчьей стаи, верилось и в Бабая, и в Струка.
И уж совсем никакого сомнения не могло быть в
том, что Лес живой, что он прислушивается к тебе, смотрит, и взор этот недобр,
даже враждебен. Тяжелый взгляд Леса Пелагия чувствовала спиной, затылком, и
подчас так остро, что оглядывалась назад и украдкой крестилась. То-то, поди,
страх в чащобе одной оказаться.
По счастью, в Лесу она была не одна.
Снаряженная Сергеем Сергеевичем экспедиция
выглядела следующим образом.
Впереди, бойко постукивая посохом, шагал
проводник – волостной старшина; за ним – сам Долинин на крепкой соловой
лошадке, уступленной высокому гостю городецким исправником; потом труп на
телеге (в деревянном ящике, обложенный сеном и кусками льда), при телеге два
стражника; замыкала маленький караван крытая парусиной повозка с провизией и
багажом. На облучке сидел возница-зытяк, рядом с ним Пелагия, стоически
переносившая и тряску на ухабах, и монотонный напев скуластого соседа, и едкий
дым его берестяной трубки.
Боязливо поглядывая по сторонам, сестра не
переставала сама на себя удивляться. Как это вышло, что она, тихая черница,
начальница монастырской школы, оказалась в медвежьем углу, среди чужих людей,
сопровождальщицей при трупе скандального лжепророка? Чудны промыслы Твои,
Господи. А можно выразиться и по-иному – затмение нашло на инокиню. Заморочил,
заколдовал ее энергичный петербургский следователь.
С парохода «Севрюга» сошли в Заволжске.
Никого из пассажиров, включая и «найденышей»,
Сергей Сергеевич задерживать не стал, поскольку располагал верным подозреваемым
– пассажиром из тринадцатой каюты.
Пелагию поразило, что последователи Мануйлы не
выразили желания сопровождать тело своего кумира в последнюю дорогу, а
отправились себе дальше, в Святую Землю. Комментарий Долинина по сему поводу
был таков:
– Неблагодарное занятие – быть пророком.
Издох, и всем на тебя наплевать.
– А мне, наоборот, кажется, что этот человек,
каким бы он ни был, свое дело сделал, – заступилась за Мануйлу и его убогую паству
сестра. – Слово пережило пророка, как тому и надлежит быть. Мануйлы нет, а
«найденыши» со своего пути не сбились. Кстати говоря, я не знаю, почему они
себя так называют.
– Они говорят, что Мануйла «отыскал» их среди
человеков, – объяснил Долинин. – Подобрал из смрада и грязи, запеленал в белые
одежды, одарил синей полосой в знак грядущего царствия небесного. Там целая
философия, впрочем довольно примитивного свойства. Какие-то обрывки из
перевранного Ветхого Завета. А Христа и Евангелия они отвергают, поскольку
желают быть евреями. Еще раз говорю, все это чрезвычайно туманно и
неопределенно. Насколько мне известно, Мануйла не очень-то заботился попечением
о своих новоявленных «евреях». Задурит голову какой-нибудь простой душе и идет
себе дальше, а эти бедолаги сами додумывают, что им теперь делать и как жить.
Тут вы, пожалуй, правы. Смерть Мануйлы мало что изменит... Ах, сестрица, – лицо
следователя ожесточилось. – Такое уж сейчас время. Ловцы душ вышли на большую
охоту. И чем дальше, тем они будут становиться многочисленней, тем обильней
будет их жатва. Помните, как у Матфея? «И многие лжепророки восстанут, и
прельстят многих».
– «И по причине умножения беззакония во многих
охладеет любовь», – продолжила апостолово речение Пелагия.
Долинин вздрогнул и посмотрел на монашку
странно, будто слышал эти слова впервые или, может быть, никогда прежде в них
не вдумывался.
– Бог с ней, с любовью, – хмуро сказал он. –
Души бы от ловцов спасти.
«Без любви?», хотела спросить Пелагия, но не
стала, потому что момент для отвлеченных дискуссий был неподходящий. Однако
заметку себе сделала: похоже, что с любовной сферой жизни у следственного
реформатора не все благополучно. Интересно, женат ли?
Вслух же заговорила про другое:
– Ничего, что вы всех отпускаете?
– Пусть плывут. В первом же порту на «Севрюгу»
сядут несколько агентов уголовной полиции, я распорядился по телеграфу. Не
исключаю, что и Остролыженский из какой-нибудь щели вынырнет. Пароход – это
ведь не чулан, всех закоулков не осмотришь. Ну а коли наша с вами версия вообще
ошибочна и господин Стеклянный Глаз ни при чем...
– Как это «ни при чем»? – вскинулась Пелагия.
– Куда же он тогда делся?
– Предположим, убит. И сброшен в воду. Быть
может, увидел лишнее. Такие случаи не редкость... Так вот, если убийца не
Остролыженский, а кто-то другой, то после моего ухода этот субъект успокоится,
поубавит бдительности. Агенты проинструктированы обращать особенное внимание на
тех, кто сойдет раньше, чем положено по билету. И вообще на все мало-мальски
подозрительное. До Царицына плыть еще далеко. Если убийца на пароходе,
арестовать успеем.
Впечатленная предусмотрительностью
следователя, Пелагия примолкла.
– А я тем временем прокачусь до Строгановки и
обратно, – продолжил Сергей Сергеевич. – Проверю, что за Шелухин такой. А
заодно, может быть, и оттуда какая-нибудь ниточка потянется.
