Медленно поднял руку ладонью вперед, провел ею
слева направо, и случилось чудо.
Убийца вдруг замер, рука с пистолетом
опустилась, а взгляд завороженно уставился в раскрытую ладонь.
Я читала про гипноз и чудом его не считаю, но
здесь произошло истинное чудо, прямо у меня на глазах.
Облик этого человека стал меняться.
Одутловатые щеки поджались, нос сделался чуть более вздернутым, морщины
разгладились, и я увидела лицо мальчишки – круглое, смешное, доверчивое лицо
семилетнего сладкоежки и маменькиного сынка.
«Яша, Яшечка, что же ты с собой сделал?» –
сказал Эммануил тонким голосом, похожим на женский.
По лицу убийцы пробежала судорога, и странное
видение исчезло. Это опять была морщинистая физиономия трудно и грешно
пожившего мужчины, но глаза остались широко раскрытыми, детскими.
Он махнул на Эммануила рукой, по-прежнему
сжимавшей оружие. Махнул и второй, пустой – словно хотел отогнать призрак или
наваждение.
Потом развернулся и опрометью бросился вон из
склепа.
«Он не вернется, чтобы убить нас?» – спросила
я, потрясенная увиденным. «Нет, – ответил Эммануил. – У него теперь будет чем
заняться и без нас».
«Откуда вы знаете его имя? – спросила я еще. –
Его в самом деле зовут «Яша»?»
«Так я услышал. Когда я смотрю в лицо
человека, я многое слышу и вижу, потому что готов видеть и слышать. Это очень
интересный человек. Совсем-совсем черный, а все-таки с белым пятнышком. Так не
бывает, чтобы в человеке не было хотя бы крошечного белого пятнышка. У
белых-пребелых то же самое, хоть капелька черная, да есть. Без этого Богу
неавантажно».
Он так и сказал – «неавантажно».
Я не в силах передать его своеобразную манеру
изъясняться и потому сглаживаю ее, а между тем речь Эммануила чрезвычайно колоритна.
Начать с того, что он очень смешно картавит. Говорит гладко, но любит к месту и
не к месту вставлять книжные слова – знаете, как крестьянин-самоучка, читающий
запоем всё подряд и понимающий прочитанное по собственному разумению.
В первые минуты после того, как убежал
страшный человек, я была не в себе, лепетала всякий бабий вздор. Например,
спрашиваю: «Неужто вам не страшно было вот так на оружие идти?»
Он ответил смешно: «Я привык. Такая у меня
оккупация, с мизераблями разговаривать».
Как ни странно, я его поняла. Слово
«оккупация» в значении французского occupation
[28]
он, должно быть, вычитал в
какой-нибудь книге восемнадцатого столетия, «мизерабли» же несомненно пленили
его красотой звучания.
«Хорошим людям, – сказал он далее, – я не нужен,
а плохим («мизераблям») нужен. Они опасные и поранить могут, но что ж тут
поделаешь? К ним входишь, как укротитель в клетку ко льву. – Тут Эммануил вдруг
оживился, глаза заблестели. – Это я в Перми видел, в цирке Чинизелли. Какой
храбрый человек укротитель! И какой красивый! Лев пасть разевает, зубы – как
ножи, аукротитель только усы поправил и кнутом щелк!»
И забыл про мизераблей, стал взахлеб
рассказывать про циркового дрессировщика, а я смотрела на него, увлеченно
жестикулирующего, и не знала, что думать, вновь охваченная сомнением.
Теперь, когда я рассказала Вам, как Эммануил
совладал с убийцей, и Вы поняли, что это человек поистине незаурядный, пришло
время коснуться темы, которую до сего момента я обходила, чтобы не вызвать
Вашего возмущения.
Помните, как, повествуя о своей поездке в
Содом, я написала: «Стоило мне услышать слова «пятница» и «сад», как всё сразу
встало на свои места. Я поняла, где и когда найду Эммануила. Моя гипотеза
подтвердилась».
Так вот, о гипотезе – настолько несуразной,
что я осмеливаюсь изложить ее только теперь.
Сейчас, сейчас. Соберусь с духом.
Итак.
А ЧТО, ЕСЛИ ЭТО ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ?
Так и вижу, как гневно взметнулись Ваши
косматые брови, и потому спешу поправиться.
Нет, я, конечно, не думала, что «пророк
Мануйла» – это Иисус, два тысячелетия спустя вновь посланный к людям. Но что,
если этот человек искренне верит, что он – Христос?
Весь образ его жизни, все его слова и дела,
самое имя (Вы, конечно, помните, что нареченное имя Спасителя – Эммануил)
подталкивали меня к этой мысли.
Не проповедник, проникшийся Иисусовой правдой,
а человек, который ощущает себя Мессиейи оттого преспокойно перекраивает законы
и основы христианства, как это сделал бы и Иисус, Который Сам Себе законодатель
и преобразователь.
За дни странствий по Святой Земле я так
свыклась с этой фантастической гипотезой, что временами стала закрадываться
кощунственная мысль: а может быть, он и правда Иисус?
Откуда он взялся, этот «дикой татарин»?
Возможно ли, чтобы вятский или заволжский мужик знал древнееврейский и
арамейский языки?
Совсем уж заплутав между действительностью и
фантазией, я возражала себе: если это житель древней Палестины, каким-то чудом
перенесенный в Россию наших дней, не мог он за три года до такой степени
овладеть русским языком. И тут же вздрагивала: это Он-то не мог? Да если это
Он, то Ему под силу и не такое!
Когда я услышала, что Эммануилу во что бы то
ни стало нужно в ночь на пятницу быть в некоем саду, мне сразу вспомнилась
пятничная ночь, когда Спасителя предали и схватили в Гефсиманском саду.
Туда, стало быть, и лежал мой путь.
И ведь нашла я его не где-нибудь, а именно в
Гефсимании!
Немного оправившись после пережитого страха, я
взяла себя в руки. Прервав рассказ о льве и дрессировщике, спросила в лоб:
– Ты – Иисус Христос?
Не странно ли, что такой вопрос невозможно
задать, сохранив обращение на «вы»? А ведь до этого момента я называла
Эммануила, как положено по правилам вежливости.
Спросила и внутренне содрогнулась. Сейчас лицо
моего собеседника исказится гримасой безумия, и я услышу лихорадочный бред
больного, в мозгу которого определенное слово – в данном случае имя Спасителя –
вызывает приступ маниакальности.
Вот что он мне сказал (повторяю, что передаю
лишь содержание, ибо не смогу воспроизвести всё своеобразие его речи).
